Неожиданная волна поддержки смыла ощущение полной незащищенности. Она не вернула украденные вещи. Не отменила долг. Но она дала нечто большее. Понимание. Что они не одни. Что их труд – не просто услуга за деньги. Что для Марфы Петровны, Василия, Алевтины Степановны, Ирины, Николая Ивановича и других «Шов Времени» – не подпольная мастерская. Это часть их жизни. Часть их «Района Ожидания». Место, куда несут любимые, сломанные вещи. И место, которое они готовы защитить. Чем могут. Пирожком. Старым молотком. Обрезками ткани. Пятьюдесятью рублями. Добрым словом.
Таня стояла посреди этого потока щедрости, слезы катились по ее щекам, но теперь это были слезы облегчения, стыда за свою минутную слабость и глубочайшей благодарности. Она взяла кусочек бордовой шерсти из мешка Алевтины Степановны, прижала к щеке. Ткань была теплой. Как руки соседки. Она посмотрела на Дмитрия. Старик стоял, опираясь на стол, и смотрел на эту картину – хаотичную, бедную, но невероятно человечную. В его глазах снова горел тот самый огонек. Огонь веры, который чуть не погас, но был раздут соседским теплом.
– Видишь, Танюш? – тихо сказал он, и голос его дрожал. – Окна разбиты. Но дом – стоит. И люди пришли их вставлять. Кто – стеклом. Кто – фанерой. Кто – просто доской. Но вставлять. Потому что дом – нужен. Наш дом. Наш «Шов Времени». – Он обвел взглядом подвал, наполненный людьми, принесшими свои скромные дары. – Мы не одни. Нас ценят. И это… это дороже любой ткани. Дороже самой лучшей кувалды. Это – наш самый прочный шов. Шов солидарности. Его не перерубить.
Лидия зажгла новую лампочку – одну из тех, что купили на деньги Ирины. Яркий свет залил подвал. Он высвечивал следы разгрома, груды старых инструментов, мешки с обрезками. Но он же высвечивал лица людей. Озабоченные. Сочувствующие. Готовые помочь. В этом свете разбитые окна уже не казались концом света. Они казались дырами, которые предстоит залатать. Петля за петлей. Стежок за стежком. Вместе.
Волна соседской поддержки отхлынула, оставив после себя не тишину отчаяния, а гулкий резонанс солидарности. Подвал был другим. Физически – все так же разгромленным, заваленным старыми, неудобными инструментами, обрезками ткани вместо цельных лоскутов, пахнущим угольной пылью от мешка, который притащил кто-то из соседей «на первое время». Но энергетически – он ожил. Тяжелая дверь в гараж теперь запиралась не только на висячий замок Сергея (новый, купленный на те самые 350 рублей от Ирины и мамы с детской курточкой), но и на мощную железную задвижку, которую Сергей сварганил из обрезков водопроводной трубы и привезенных Василием пассатижей. «Чтоб не лезли, сволочи!» – бубнил он, прилаживая ее. Это был не просто запор. Это был символ – символ их решимости не сдаваться. Не дать сломать себя.
Однако решимость не могла заменить потерянное. Старый молоток Николая Ивановича лежал неуклюжем грузом вместо сбалансированной кувалды Сергея. Пассатижи Василия норовили соскочить с гайки. Обрезки ткани Алевтины Степановны были хороши для заплаток и мелкого ремонта, но для сложной реставрации или эксклюзивного заказа вроде платья Алисы – бесполезны. А уголь… Его хватит на неделю. От силы.
Таня сидела за столом, сшивая разорванную подкладку в пальто. Работа шла медленнее. Нитки, купленные на остатки денег, были дешевыми, колючими. Иглы тупились быстрее. Она ловила себя на том, что вздыхает после каждого стежка. Не от усталости. От осознания шаткости их положения. Соседская солидарность согрела душу, но не решила проблем. Долг Бородачу висел дамокловым мечом. Штраф был оплачен, но налоговая требовала отчетности, регистрации, этой проклятой онлайн-кассы. Им нужен был не просто выход из кризиса. Им нужен был порядок. Защита от новых ударов. Не только от воров с ломиками, но и от ударов системы, которая могла в любой момент нагрянуть с новой проверкой и новыми штрафами за незнание ее дурацких правил.
