Дмитрий поднял голову. Он долго смотрел на Сергея, на его окровавленные костяшки, на Танину сгорбленную спину, на Лидию, сжавшуюся в комок. Потом взгляд его остановился на лоскуте, висящем на стене: «Шов Времени. Ремонт с Душой». Вышитые буквы кривились в полумраке, как насмешка.
– Разойтись? – произнес он тихо, но так, что все вздрогнули. Его голос был негромким колоколом в гробовой тишине. – Это именно то, чего они хотят. Налоговая. Воры. Тот, кто донес. Они хотят, чтобы этот огонек погас. Чтобы эта вывеска сорвалась и сгнила в углу. Чтобы «Шов Времени» стал просто воспоминанием о глупой попытке пенсионеров поиграть в мастеров.
Он встал. Старый, согбенный, но вдруг выпрямившийся во весь свой невысокий рост. В его глазах зажглись те самые угольки, что тлели в печурке после Великого Расчищения.
– Помните историю про разбитые окна? – спросил он, обводя взглядом их разгромленную крепость. – Если в доме разбито одно окно и его не вставляют – скоро разобьют все. Потому что видят: тут никому не нужно. Никому не важно. Можно безнаказанно гадить. – Он сделал шаг к центру подвала. – Вот они, наши разбитые окна! Украденные инструменты! Украденная ткань! Украденный уголь! И если мы сейчас опустим руки, если сдадимся, если «разойдемся» – они разобьют все. Окончательно. И не только здесь. – Он ткнул пальцем в грудь каждому. – В нас. Внутри. Убьют то, что мы создали не из кирпичей, а из веры. Из мастерства. Из того, что мы нужны Марфе Петровне, Василию, Алевтине Степановне, Алисе… Разве они нам не говорили? Разве их глаза не светились благодарностью? Разве это ничего не стоит? Разве это можно украсть?!
Его слова, произнесенные не с прежней пламенной уверенностью, а с ледяной, бескомпромиссной правдой, били в самую душу. Таня подняла голову. В ее глазах, помимо отчаяния, мелькнул огонек стыда. Стыда за свою слабость. За то, что она хотела сдаться перед лицом подлости.
– Но чем?.. – прошептала она, указывая на пустоту. – Чем работать? Голыми руками? Чем топить? Чем привлекать людей? У нас же… ничего нет.
– Будут руки – найдем инструменты, – отрезал Дмитрий. – Будут сердца – найдем тепло. Будут люди, которым мы нужны – они помогут. Не деньгами. Не сразу. Но… помогут. Надо только не сдаваться. Не дать им добить нас. Вот сейчас. В этот самый момент. Когда кажется, что сил нет. Именно сейчас – шить дальше. Петля за петлей. Даже если нитки кончились. Найти обрывки. Связать. И шить.
Он не успел договорить. В гараже наверху раздался стук. Не официальный, не воровской. Робкий. Настойчивый. Знакомый.
Все замерли, переглянувшись. Кто? Налоговая снова? Воры, забывшие что-то? Страх снова сжал горло. Сергей первым двинулся к лестнице, лицо его было напряженным, кулаки сжаты. Он медленно поднялся, открыл дверь в гараж.
– Марфа Петровна? – его голос прозвучал удивленно.
На пороге стояла их первая клиентка. В руках – большой кастрюлька, закутанная в полотенце, и… старый, видавший виды молоток с облезлой деревянной ручкой.
– Сергей! Дмитрий Николаич! Таня! – ее голос дрожал от волнения. – Слышали, гады орудовали! Везде говорят! В нашем подъезде сумку у тети Клавы вырвали – прямо из рук! И у вас… слышала… инструменты? Ткань? Ох, нелюди! – Она переступила порог, не дожидаясь приглашения, и спустилась в подвал. Увидев разгром, ахнула. – Батюшки… Да они тут… как саранча! – Она поставила кастрюльку на стол рядом с пустой жестяной коробкой. – Пирожки. С капустой. С картошкой. Знаю, у вас теперь… туго. – Она протянула Сергею молоток. – А это… мужанина. Покойничка. Не ахти, но бить может. Крепкий. Держи, Сергей. Не пропадать же добру.
