Ну
здравствуй, родина.
Думал,
что вернувшись домой спустя столько лет, почувствую себя чужим, но
простирающаяся вдоль и поперек унылость в совокупности с мелькающими хмурыми лицами
отзываются проблеском какого-то особенного тепла в груди.
Плыву
через хаотичный поток людей к кофейному аппарату. Быстрорастворимый напиток отвратителен
на вкус, лучше бы не пил его, но во мне взыграла чудовищная жажда кофеина. Сделав
несколько мелких глотков, выбрасываю стаканчик в мусорное ведро.
—
Здравствуйте, Антон, — на выходе из аэропорта меня встречает отцовский
водитель. Смутно его помню. Ах, да. Точно. Тот самый, что помогал Таше
складывать чемоданы в багажник. Тот, что семь лет назад увез ее прочь. — С
возвращением, — дядька в черном костюме тянет во весь рот неуместную улыбку и
распахивает передо мной дверцу припаркованного джипа.
Я
коротко киваю и сажусь в тачку.
Повода
для возвращения хуже не придумать. Я бы предпочел никогда сюда не приезжать,
только бы отец не терял любимую женщину и счастье, которое она ему дарила.
Дорога
домой сравнима с пыткой. Наконец, я впервые ощущаю на себе влияние скорби. Она
вскрывает все самое мерзкое и болезненное, погружает сознание в смрадную мглу,
в которой я совершенно дезориентирован, беспомощен. Сейчас нет смысла
испытывать вину и стыд за поступки давно минувших дней. За то, каким конченым
утырком я был по отношению к Настасье Павловне и ее дочери. За то, что женщина
отца прощала меня снова и снова. Раньше я искренне верил, что она руководствовалась
намерением выставить себя в лучшем свете. Мол, глядите все, какая я хорошая,
просто ангел воплоти. Поверить в иное — в то, что мама Таши была добрым,
сердобольным человеком — для меня казалось равносильно предательству
собственных принципов.
Я
видел в людях худшее, игнорируя их положительные качества. Я наделял их злом,
если они казались мне недостаточно плохими. Так я чувствовал себя спокойнее:
живя с осознанием, что раз все вокруг паршивые овцы, то и мне можно быть таким,
можно творить бесчинства. Самообманом я оправдывал свою суть разрушителя.
Я
повзрослел. Черт возьми, я на протяжении двух лет посещал мозгоправа,
разжевывал эмоциональную стагнацию, отсутствие веры в людей и возведение дерьма
в мире в абсолют.
Я
собирался принести извинения Настасье Павловне, как подобает. Но все тянул,
тянул кота за яйца. Думал, еще представится возможность. Что есть еще время.
Теперь
этому не бывать.
А
надеяться на то, что за нее меня простит ее дочь, мне точно не следует. Разве
что в мечтах. Нет. Я знаю, что не получу прощения. Даже если бы создал
лекарство от рака, или Паркинсона. Я оставил после себя слишком много гадостей.
Уместно
ли мое присутствие на похоронах?
Я
нужен отцу. Но нужен ли Таше? Захочет ли она меня видеть среди скорбящих и
сочувствующих ее непостижимой утрате?
АНТОН
Я
не узнаю своего отца. Я будто пришел к незнакомцу.
Из
крепкого, статного мужика в самом расцвете сил он превратился в сгорбленного
старика с сильно осунувшимся лицом, потерянным взглядом и неряшливым внешним
видом. Поразительно, какие метаморфозы способна вытворять с человеком боль. Ломает,
изнашивает, разбирает до последнего атома. И это всего за пару дней.
Мы
держим друг друга в объятиях, наверное, целую вечность.
Так
и стоим на пороге, отец порывисто и судорожно дышит мне в плечо. Встретились без
приветствий, сразу обнялись. Я хлопаю его по спине, стараясь не заглядывать
внутрь себя. Лицезреть папу в сломленном от горя состоянии пиздецки сложно. Меня
наизнанку всего выворачивает, но я держусь. Кто-то из нас должен.
