– Или на сон, который не начинается, – добавила Вика, медленно опускаясь на землю.
Они разбили первый привал. Рюкзаки служили подушками. Питьевая вода, полученная от Проводника, расходовалась бережно. Тишина была оглушающей. Ни звука ветра, ни шороха песка. Только собственные сердцаи мысли, которые стали слишком громкими.
Они засыпали не по очереди, а по необходимости – так, как утомлённый мозг отключается без согласия разума.
Антон оказался в московской квартире. Всё было, как раньше: свет из окна, книги, стул с потрёпанным свитером. Но тень на стене была человеческой, чужой. Она двигалась независимо от него. Он встал – и тень осталась сидеть. Улыбнулась.
– Тебя уже нет, – прошептала она. – Но ты ещё не понял.
Он проснулся весь в холодном поту.
Вика во сне шла по пустыне босиком. Вокруг – деревья из костей, висящие в воздухе. На каждой ветке – по детскому ботинку. Она узнала свой. Подняла – и увидела внутри свой дневник, исписанный сном.
Запись была свежая:
"Если войдёшь в пустыню – не оглядывайся."
Когда она оглянулась – увидела, как сама себе машет рукой издалека. И исчезает.
Артём не спал, он слышал.
Голоса. Бесплотные, шёпотом. Они говорили на его языке – но не словами. Он слышал схемы, таблицы, формулы. Они собирались в гул.
И в этом гуле – фраза:
"Вы не первые. Вы не одни."
Он вскочил, сердце билось, как будто кто-то его разбудил изнутри.
Утро не пришло. Оно просто… заменило ночь. Песок снова стал серебряным, но следов от ног – не было.
– Мы шли отсюда? – Саша вглядывался в пустыню.
– Нет. Отсюда мы пришли… – Вика показала в другую сторону.
– Это не может быть. Либо у нас сбилась ориентация, либо…
– Либо пустыня не хочет, чтобы мы знали, – сказал Артём. – Или проверяет, насколько мы уверены в своём движении.
Антон молчал. Он только смотрел на землю. И вдруг наклонился.
На песке – знак.
Круг из чёрного порошка, и внутри него: четыре линии, сходящиеся в точке.
– Кто это сделал? – прошептала Вика.
– Это… не мы, – сказал Саша. – Я был на дежурстве. Здесь никого не было.
Антон вгляделся в рисунок.
– Это приглашение. Или предупреждение.
– Или то и другое, – добавил Артём.
Они продолжили путь. Каждый чувствовал, что не просто идёт, а проходит сквозь что-то: свои страхи, забытые слова, чувства, которые вытеснили.
К полудню вдали начал вырастать туманно-зелёный горизонт. Сначала – как мираж. Потом – как стена жизни.
Изредка в воздухе начали появляться запахи – странные, густые, тёплые: мокрое дерево, воск, специи, гниение. Ни звука. Но ощущение наблюдения стало навязчивым. Как будто кто-то рядом, но не в физическом смысле. А в внутреннем.
На краю видимости, на гребне бархана, возник силуэт.
Нечёткий, тонкий, с длинными руками. Он стоял, будто нарисованный на воздухе. А потом – исчез.
Они знали: они не одни.
Переход был резким.
Пустыня не закончилась плавно – она оборвалась, словно её кто-то отрезал ножом. На границе возвышались стволы деревьев толщиной с башни, скрученные в спирали, переплетённые лианами. Листья – огромные, тёмно-зелёные, с пурпурными прожилками. Воздух был плотным, как вода. Пропитан влагой, жизнью… и чем-то ещё.
Запах – почти пьянящий: в нём чувствовались разложение, цветение, смола, страх.
– Мы больше не в пустыне, – прошептала Вика.
– Здесь всё слышит, – сказал Артём. – Не говорите громко.
Антон присел на корточки. Почва была мягкой, словно мох. И тёплой.
