– Ты идёшь?
Аня шагнула вперёд, подошла ко входу, и в глаза ей хлестнул крестик над дверным проёмом. Вмиг оборвались десятки нитей, так аккуратно тянувшихся за ней до того, и подкатил к горлу кислый комок.
Сгинь. Сгинь. Сгинь.
Никуда не укрыться – годами, веками, грозою ли стать или словом, псом или вороной.
Аня бросилась обратно, только и услышав вслед непонимающее: «Дура». С новенькой они больше никогда не разговаривали.
* * *
– Ты чего так рано? – спросила мама, открыв дверь, и добавила, когда шагнула в сторону: – И чего такая растрёпанная?
Пока Аня бежала до дома, волосы прилипли ко лбу. Зайдя в прихожую, она с трудом отлепила натёртые до крови пятки от задников туфель и молча пошла умываться холодной водой.
Выяснилось, что на кухне сидела тётя Оксана – мамина подруга. Она была родом из Кривинцев, соседнего с Озеровкой села, и когда Ани ещё не было на свете, они с её мамой уехали в город вместе. Только тётя Оксана потом вернулась, а Анина мама осталась.
– Чего смурная такая? – сказала тётя Оксана вышедшей из ванной Ане, пока мама что-то проверяла в духовке, и пошла вслед за ней в зал. – Кто обидел? Рассказывай.
Аня чувствовала себя как робот из старых мультиков – руки и ноги двигались так же механически и бессильно. От того, что было сегодня в школе и в доме новенькой, от вспышек и от десятков нитей, соединявших её со всем на свете, не осталось и следа. Может, она просто так сильно устала на олимпиаде – да и когда обзывают дурой неизвестно из-за чего, не очень-то приятно. Не сказала же она те слова вслух? Хотелось верить, что нет.
– Как в школе? – тётя Оксана была из тех, кто, в противоположность Аниной маме и бабушке, не умел молчать. Как только хоть на секунду повисала пауза, она считала необходимым заполнить её, даже если это было не обязательно, и была очень въедлива.
Аня отвечала односложно, и болтовня тёти Оксаны понемногу получала выход. Она не только говорила, но ещё и ходила по комнате, брала в руки то одно, то другое, приглядывалась к книгам на полках и к сувенирам в серванте… пока не увидела что-то и не пошла к маме на кухню. Аня прислушалась.
– А где святая Ирина, которую я тебе привозила?
– Как где? – голос мамы дрогнул.
– Вот так-то ты ценишь подарки, – ответ тёти Оксаны прозвучал то ли шутливо, то ли обиженно.
Аня не успела выйти из зала, прежде чем обе они оказались здесь и мама полезла в сервант.
– Так ведь тут же была… – с недоумением проговорила мама и оглянулась на Аню. – Ты здесь лазила?
Аня вздохнула и кивнула. Не хотелось терять доверие мамы, но это, похоже, было неизбежно. Она отдалилась и сама: в её жизни появлялись вещи, которые она не могла ни с кем разделить – и хотелось думать, что только пока.
Мама прочитала выражение её лица, и её тон смягчился.
– Не молчи лучше.
Относилось ли это только к тому, что Аня тронула её вещь, или ко всему, что она скрывала от мамы?
– Не та она, – заметила тётя Оксана. – Весной уезжала другая. Теперь брови вон как потяжелели – и молчит, хуже тебя. А была – за словом в карман не полезет.
– Переходный возраст на носу, – зазвенел мамин смех, а по лицу тёти Оксаны стало заметно, что она имела в виду совсем не то.
В воздухе колыхнулся еле уловимый запах чемерики.
* * *
Когда тётя Оксана ушла, мама, не снимая с себя ироничной улыбки, спросила:
– И где святая Ирина?
Аня кивнула на антресоли, но подошла к маме и взяла её за руки.
