Все они, действительно, веселились. Так, будто собирались к утру сдохнуть. Марко казался довольным. Он сидел по левую руку от меня и жадно ел, щедро заливая все это ведрами крепкого пойла. Судя по всему, он предпочитал простую водку. Но мне кусок не лез в горло. Я жевала мясо, будто сухой безвкусный картон, который просто невозможно проглотить. Потом подносила к губам салфетку и тайком сплевывала. Запивала простой водой. Не думаю, что мой муж этого не замечал, но теперь все казалось такой мелочью… Мне тоже хотелось надраться. До беспамятства.
Приглашенные беспрестанно говорили тосты, громко хохотали, перебрасывались грубыми непристойностями, которым совсем не место за столом. Над Марко без стеснения подшучивали его же халуи. И он оглушительно смеялся. Как я поняла, сегодня им разрешалось. Это было словно какой-то особой степенью родства или привилегией из ряда вон. Сальные шутки, матерная брань, визг молоденьких официанток в коротких черных юбочках. Их лапали без зазрения совести, будто так и надо. И не обращали внимания на робкие протесты. Кажется, немного попозже официантки станут еще и шлюхами… если уже не совмещали. Здесь, попробуй, откажи… понимая, что ничем хорошим не обернется. За столом было слишком мало женщин и слишком много пьяных мужчин, привыкших к вседозволенности. К счастью, никто не зарился на Джинни — я смертельно этого боялась. Но, если они подопьют еще — им станет все равно. И Джинни сойдет. И я чувствовала какую-то необъяснимую вину за то, что она вынуждена была сидеть здесь. Я бы хотела отослать ее домой, подальше, но не находила в себе сил. Это значило остаться совсем одной.
А вот тетка Марикита веселилась с огоньком. Давно выползла на импровизированную танцевальную площадку, прихватив своего престарелого кавалера, и обжималась, никого не стесняясь. Едва не раздевалась. Только от разнузданных энергичных танцев ее пирамида съехала еще ниже и покачивалась от каждого движения. Мужик хватал ее за все места, а тетка лишь улыбалась и всячески поощряла.
Марко поднялся из-за стола, и я замерла в ужасном ожидании. Но он снял пиджак, повесил на спинку стула. Остался в белоснежной хрустящей рубашке. И его странная уродливая голова казалась инородной, прилепленной. Он будто пытался нацепить чужую личину. Приличную. Мой муж пристально посмотрел на меня, но промолчал, тут же, отвернулся, взял свою рюмку и пошел куда-то в конец стола. Кажется, лично пить с каждым из гостей. Еще немного времени… И я уже не могла ответить: плохо это или хорошо. Я была измучена, будто не спала несколько дней.
Джинни отложила вилку, тронула под столом мою руку, сжала:
— Ты не забыла про Черную Деву? Не забудь, слышишь?
Я не сразу поняла, что она сказала:
— Что? — Потом опомнилась: — Да, помню. Но я не думаю, что он меня выпустит. Сейчас я в этом почти уверена.
Джинни напряглась:
— Что-то случилось, пока вы объезжали Кампанилу?
Я рассеянно покачала головой:
— Нет… Что еще может случиться? Все уже случилось. Не думаю, что может быть хуже, чем есть. Но я уже ни на что не надеюсь. — Я накрыла ее руку своей: — Если не будет вестей, просто думай, что у меня все хорошо. Так будет лучше.
