Читать онлайн Иван Жилкин, Николай Смирнов - Журнал «Парус» №86, 2021 г.

К 80-летию поэта

«И к старцу обратился я…» – когда-то написал поэт, пройдя почти полувековой земной путь. Сегодня мы отмечаем его собственное 80-летие, наступившее как будто в мгновение ока и сразу перенесшее его к «черте мудрости» – почтительно уважаемого старчества. Так справедливо ли будет адресовать эту строчку самому Юрию Поликарповичу Кузнецову?

Поэтическая традиция «вопрошания старца» в русской литературе второй половины XX века красиво и нежно звучала у Николая Рубцова – приведём фрагмент из его стихотворения «Жар-птица» 1965 г.:

– Старик! А давно ли ты ходишь за стадом?

– Давно, – говорит. – Колокольня вдали

Деревни еще оглашала набатом,

И ночью светились в домах фитили.

– А ты не заметил, как годы прошли?

– Заметил, заметил! Попало как надо.

– Так что же нам делать, узнать интересно…

– А ты, – говорит, – полюби и жалей,

И помни хотя бы родную окрестность,

Вот этот десяток холмов и полей…

А позже, спустя полстолетия, уже другой Николай – кубанский поэт Николай Зиновьев – создаст своего героя, обращающегося с заветным вопросом к мудрому старику:

Дымя махоркой, на завалинке

Седой как лунь старик сидит.

Я перед ним, как мальчик маленький,

Он на меня и не глядит.

И вдруг взглянул:

«Что с кислой мордой?» —

«Я вас спросить хотел давно…»

Но он прервал: «Россию мёртвой

Живым увидеть не дано».

Как хотелось бы продолжить эту благородную традицию отечественной литературы – и как-нибудь, совершив «чудо», поменять в стихах Юрия Поликарповича Кузнецова вопрощающего и вопрошаемого.

А ведь в стихах нашего нестареющего пророка – всё тот же немеркнущий огонь прозрений. Как трудно представить поэта 80-летним, согбенным временем и, что еще невероятнее – пришедшим к другим, более жизнерадостным и светлым истинам. Многое из того, что было сказано им более тридцати или даже сорока лет назад, звучит всё так же мрачно и неоспоримо – да и «газета всё та же»!

Свой «славный путь напролом» Юрий Поликарпович, как и его лирический герой, принципиально не читающий «газет» ни до обеда, ни после, прокладывали вдоль «трепещущих от ужаса» соседних кустов, мимо соглядатаев, прикрывающихся этой самой газетой, мимо «призраков с четвертым измереньем», мимо уже почти привычно-литературно «рыщущей» по Москве «нечистой силы». А вокруг нависали «всё грозней небеса, всё темней облака» в «бурлящей стране».«Один соглядатай сменяет другого», но поэт не оставлял своего не зримого земным оком и не подвластного никаким наблюдателям маршрута —

А за нами матушка-Россия,

А за нами Божия гроза… 

Можем только представить, как по тонкой струне, соединяющей разорванные миры, «тот и этот», летит семимильными шагами русский богатырь в сапогах-скороходах. Отчетливо видится лишь такая же нестареющая, как стихи, кузнецовская усмешка с лукавой хитринкой – суровый поэт-скептик, презрительно кривящий губы, словно бы отринул на миг смертельную серьезность, и вот – явление чуда! – мраки рассеиваются и нам уже подмигивает из недостижимого далёка светло улыбающийся задорный кубанский мальчишка:

А кто кого пересмотрит,

То мы еще поглядим.

Так и скользил неуловимый поэт над бездной, отдавая себе отчет в том, что уже «задел невидимую сеть». «Путь напролом» был избран им так же бесповоротно. Участи «трусливого куста» Юрий Поликарпович для себя не мыслил, да и забота его была родом из того же недостижимого далёка:

Я душу спасаю от шума и глума.

Читая сегодня стихотворения вечно молодого классика второй половины XX века, размышляя над ними и стеная над нашей обглоданной Родиной, очень хочется обратиться к старцу со всеми сокровенными и затаенными даже от самих себя вопросами.

На землю приходят один только раз,

Что думает мальчик об этом?

Ведь он по-настоящему видел. И предвидел. Предвидел наши заданные и незаданные вопросы, прозревал в крутящихся клубах дыма и пыли из разных миров вполне отчетливые очертания. Но, как водится в истории классической литературы, унес с собой свою тайну, оставив бесконечные разгадки другим поколениям и временам.

***

Услышим ли сегодня в ответ от «старца»: «Я не знаю, может быть, светает…»?

Ирина КАЛУС

ВЕРА

Опять бурлит страна моя,

Опять внутри народа битвы.

И к старцу обратился я,

Он в тишине творил молитвы.

И вопросил у старца я,

Что в тишине творил молитвы:

– Зачем бурлит страна моя?

Зачем внутри народа битвы?

Кто сеет нас сквозь решето?

И тот, и этот к власти рвется…

– Молись! – ответил он. – Никто

Из власть имущих не спасется.

1990

НАВАЖДЕНИЕ

Призраки с четвертым измереньем

В мир проникли плотным наважденьем.

Среди них ты ходишь и живешь,

Как в гипнозе, слыша их галдеж.

Лица их – сплошные негативы,

Мины их презрительно-брезгливы,

А в глазах, как мысль, мелькает цель,

Людям неизвестная досель.

Одного, другого ненароком

Тронешь, и тебя ударит током.

Мрак включен. Остерегайся впредь;

Ты задел невидимую сеть.

Тут система, ну а мы стихия,

А за нами матушка-Россия,

А за нами Божия гроза…

Все-таки гляди во все глаза.

1988

ГАЗЕТА

По вольному ветру, по белому свету,

По нашему краю

Проносит газету, проносит газету,

А я не читаю.

Я душу спасаю от шума и глума

Летящих по краю.

Я думаю думу; о чем моя дума,

И сам я не знаю.

И вот в стороне человек возникает

Подобно туману.

Прикрывшись газетой, за мной наблюдает,

Что делать я стану.

Рычит ли собака, мычит ли корова,

Система на страже.

Один соглядатай сменяет другого,

Газета всё та же.

Наверно, сживут меня с белого свету

И с нашего краю,

Где даже скотина читает газету,

А я не читаю.

1990

ДУБ

То ли ворон накликал беду,

То ли ветром ее насквозило.

На могильном холме во дубу

Поселилась нечистая сила.

Неразъемные кольца ствола

Разорвали пустые разводы.

И нечистый огонь из дупла

Обжигает и долы, и воды.

Но стоял этот дуб испокон,

Не внимая случайному шуму.

Неужель не додумает он

Свою лучшую старую думу?

Изнутри он обглодан и пуст,

Но корнями долину сжимает.

И трепещет от ужаса куст

И соседство свое проклинает.

1975

***

Ни великий покой, ни уют,

Ни высокий совет, ни любовь!

Посмотри! Твою землю грызут

Даже те, у кого нет зубов.

И пинают и топчут ее

Даже те, у кого нету ног,

И хватают родное твое

Даже те, у кого нету рук.

А вдали, на краю твоих мук,

То ли дьявол стоит, то ли Бог.

1984

ПРЕДЧУВСТВИЕ

Всё опасней в Москве, всё несчастней в глуши.

Всюду рыщет нечистая сила.

В морду первому встречному дал от души,

И заныла рука, и заныла.

Всё грозней небеса, всё темней облака.

Ой, скаженная будет погода!

К перемене погоды заныла рука,

А душа – к перемене народа.

1998

ЦАРЬ-КОЛОКОЛ

Гей, Царь-колокол! Где твои громы?

Снова медное царство мертво.

Погляди: что ни явь, то фантомы…

– Ничего, – говорит, – ничего.

Нет порядка, есть ложь и свобода,

Узок путь, а трясет широко.

Глубоко ли молчанье народа?

– Глубоко, – говорит, – глубоко.

На поверхности пень да колода,

Прямо тяжко, а сбоку легко.

Велико ли терпенье народа?

– Велико, – говорит, – велико.

Оттого о любви, о свободе

Не гремит колокольная медь.

Дух безмолвствует в русском народе,

Дух святой, и велит нам терпеть.

1993

ОКНО

Тень Петра по живому шагает.

– Это что за народ! – говорит. —

Из окна, как лягушка, сигает,

Али наша держава горит?

А прохожий ему отвечает:

– Государь, он в Европу сигает.

– А держава?

Прохожий плюется:

– А держава сгорела давно. —

Слышит: стук молотка раздается —

Это Петр забивает окно.

1988

ВОРОНА

Законы у нас косые.

Резоны у нас столбняк.

На каждом шагу Россия,

На каждом углу дурак.

Стоять на углу – резонно!

Один вот такой стоит.

На ветке сидит ворона,

А он на нее глядит.

Ворона – пустая птица,

Не птица, а Божий вздор.

Три дня на него косится,

Три дня он глядит в упор.

Глядят друг на друга в мокредь,

Глядят друг на друга в дым.

А кто кого пересмотрит,

То мы еще поглядим.

1998

АВОСЬ

Есть глубинный расчет в этом слове мирском,

Бесшабашность и мудрость с запечным зевком,

Свист незримой стрелы, шелестенье в овсе,

Волчье эхо и весть о заблудшей овце,

Русский сон наяву и веселие риска,

Славный путь напролом и искус василиска.

На авось отзывается эхо: увы!

Сказка русского духа и ключ от Москвы.

1971

***

Ой ты, горе, луковое горе!

Остановка: здравствуй и прощай!

На разбитом на глухом просторе

Вон окно мигнуло невзначай.

Я не знаю, может быть, светает…

Ничему не верится во тьме.

Чей-то голос за душу хватает:

– До свиданья! Встретимся в тюрьме.

1989

РУССКИЙ ЛУБОК

Во вселенной убого и сыро,

На отшибе лубочный пустырь.

Через темную трещину мира

Святорусский летит богатырь.

Облака, что бродячие горы,

Клочья пены со свистом летят.

Белый всадник не чует опоры,

Под копытами бездна и смрад.

Он летит над змеиным болотом,

Он завис в невечернем луче.

И стреляет кровавым пометом

Мерзкий карлик на левом плече.

Может быть, он указы бросает

И рукой его бьет по плечу.

Может быть, свою душу спасает:

«Осторожно! Я тоже лечу».

Облик карлика выбит веками,

И кровавые глазки торчком…

Эх, родной! Не маши кулаками.

Сбрось его богатырским щелчком.

1996

Подборку составил Евгений ЧЕКАНОВ

ПЕРВЫЙ СНЕГ

Дождевая вода не успела пролиться,

Затворённое небо бесстрастно и глухо;

Между бледных созвездий легла кобылица,

Над землёю навесив мухортое брюхо.

И струится с высот серебристая грива,

На сентябрьском ветру завивается в косы;

Удручённо глядит запоздалая нива,

Как морскою волной отливают покосы.

На асфальт перекрестий садовых дорожек,

Где налипшие листья прозрачны и квёлы,

То рассыплется горсть пенопластовых крошек,

То роятся, роятся белёсые пчёлы.

И хотя всё серьёзно, как быль или небыль, —

Снег по-зимнему падает прямо за ворот, —

Кобылица проснётся, откроется небо

И лучами замоет побеленный город.

***

Пусть на сонном маршруте особых предвестников нет,

Времена парусами уныло повисли на реях —

Я мечтаю доплыть до черты, за которой рассвет

Вспыхнет новым светилом – и тёмное сердце прозреет.

Там усталый апостол достанет из волн свой улов,

Серебристые рыбы блеснут одесную-ошую;

Но тогда надо мною исполнится истинность слов,

И отверстое небо вовек ни о чём не спрошу я.

Может, просто к покою потянется бренная плоть —

Хоть кого изведёт череда безнадёжных скитаний,

Только вымолвлю сердцем: «Воистину прав Ты, Господь!» —

И на веру приму роковой парадокс мирозданья.

***

…И однажды меня убьют, а я не поверю.

Даже если вдруг буду падать, как спелый колос,

И когда по округе всей разнесёт потерю

Кто-то очень родной и близкий рыданьем в голос.

И не дрогнут нисколько, нет, разбитые губы,

Лишь, промокнув насквозь, прилипнет к спине рубаха.

Так и буду стоять, моргать и хихикать глупо,

Не подумав даже закрыться рукой от взмаха;

И безмолвно сползать на землю, бледней бумаги;

На каком-то тряпье подмятом неловко лёжа,

Осязать меж пальцев горячие струйки влаги

И в людскую злобу не верить, не верить всё же.

***

Соберутся иерей с причтом,

Кто-то станет голосить громко —

Обо мне пойдёт молва-притча,

Мол, убита наповал громом.

Мол, как треснет пополам туча,

Да как рыком закладёт уши —

По всему видать, грехов куча…

А мне басни недосуг слушать —

Кто судил меня «судом Линча»,