Звезды для моей герцогини - страница 17
Я слышу тяжелое дыхание Генри рядом с собой. Ловлю его соленый терпкий запах. Его присутствие обволакивает меня. Он тянется ко мне, и я упираюсь носом в его влажные ключицы.
— Мой дублет, — тихо говорит он, глядя на меня сверху вниз.
Дублет висит рядом со мной. Генри стягивает его, не переставая смотреть на меня, но ткань за что-то цепляется, и одежда падает на земляной пол. Генри резко нагибается за ней, что-то ворча себе под нос, а я только глупо улыбаюсь.
Он отвернулся, чтобы отряхнуть и надеть на себя дублет, а я оглядываюсь по сторонам. Людей осталось совсем мало, и те, что остались, направляются к выходу. На нас никто не смотрит.
Я чувствую внезапный прилив решимости. Хочу дотронуться до него. Протягиваю руку, чтобы положить ее ему на плечо, и ощущаю его мышцы под своими пальцами. От этого простого жеста внутри меня всё вспыхивает огнем.
Генри вздрагивает и поворачивается ко мне, и на его лице замешательство. Это вовсе не то, что я хотела бы сейчас увидеть, и меня охватывает паника. Он смотрит на меня вопросительно и ждет, что я что-нибудь скажу.
Но я не знаю, что сказать. Сердце бешено колотится, а щеки пылают. Нужно что-то придумать, заполнить паузу учтивостью, милой шуткой или… В каком-то лихорадочном бреду я тянусь к нему, встаю на носочки и быстро целую в губы.
Время останавливается.
Я чувствую привкус соли на губах. А потом его руки на своей талии. Легкое поглаживание его пальцев. Генри тянется ко мне, но прежде, чем я успеваю подумать о том, что будет дальше, он резко останавливается. Его прикосновения стали жестче.
Он сжимает меня покрепче и отстраняет от себя.
— Не надо, — говорит он. Коротко и тихо.
Я опускаюсь обратно на пятки и закусываю губу. Мое тело горит, а сердце колотится, как безумное. То, о чем я даже не успела подумать, не произойдет. Он не поцелует меня в ответ. Боже, зачем я вообще это сделала? Как это пришло мне в голову? На что я рассчитывала? Где был мой страх, когда он так нужен?
Я не могу поднять глаза и посмотреть на него. Кажется, что я вся состою из жгучего стыда. В моей голове звучат слова матери: «Шлюха. Бесстыдная. Распутная». Так она говорит про королеву, и точно бы сказала про меня сейчас.
— Простите, Ваша Светлость, — шепчу я.
Я делаю шаг в сторону, чтобы убежать, но его рука ложится мне на плечо. Другой рукой он берет меня за подбородок и поднимает мое лицо к своему. Наши глаза встретились, и от этого мне становится еще хуже.
— Не извиняйся.
Я не знаю, что сказать и просто смотрю на своего мужа, который только что отказался меня целовать. В висках пульсирует слово «унижение». И я вдруг понимаю, что мне безумно хочется унизить Генри в ответ. Физически. С размаху ударить по его щеке так, чтобы остался яркий красный след.
Я пугаюсь этого порыва. Боюсь, что Генри поймет его, прочтет это у меня в глазах.
Он отпускает меня и отступает на шаг. Мы стоим друг напротив друга несколько секунд, а затем я всё-таки бегу, жалея, что не могу раствориться в воздухе.
Генри за мной не следует.
*
Мои родители ругались и дрались столько, сколько я себя помню. Когда я была совсем маленькой, то думала, что так происходит у всех. И только лет в семь, когда к нам приехала моя тетя Кэтрин со своим мужем, валлийским лордом Гриффидом, я увидела, с каким трепетом супруги могут относиться друг к другу.
Он называл ее: «Моя свирепая Китти», а она его: «Мой пушистый дракон», они хихикали над шутками, понятными только им двоим и ни разу за всё время, что гостили у нас, не ночевали отдельно друг от друга.