Детство длиною в жизнь… - страница 7

С утра нагрянула милиция. Послали за понятыми. Вызвались бабка Василиса и её муж – тщедушный мужичонка, который очень уважал свою жену. Дверь открыли. Степан Никанорович лежал на кровати, привязанный за руки и за ноги. Лицо было чёрным. Изо рта свисал синий язык, распухший до страшных размеров. На шее его болтались детские розовые колготки… Не проронив ни слова, не отдав дань покойному, люди стали расходиться. Кто хоронил Степана Никаноровича, я не знаю. Но на девятый и сороковой день дом его не поминал. Не простили Степану Милочку. Нет, не простили!

Жизнь шла своим чередом, но самые лучшие мои годы прошли в старом доме.

Раечкин муж был простым рабочим парнем и была у Николая одна непреодолимая страсть. Он читал запоем всё подряд. И надо отдать ему должное, был начитанным человеком.

В тот несчастливый год мама и Раечка болели долго, и папа решил летом отправить их в Ялтинский санаторий. Николаю же предлагалось жить на частной квартире и опекать женщин. Простой рабочий парень, он и мечтать не мог о Ялте!

Исходя исключительно из чувства глубокой благодарности, Коля объявил папу Богом, спустившимся с Олимпа в одиннадцатую квартиру. Бабушка Маша была глуховата и ей очень нравилось ходить в поликлинику греть уши синей лампой. Колькины вопли вызвали у старухи восхищение:

«Слыхали, девки, Колька‐то из пятой фатеры жану свою уважааить. В лямпу посадил! Ить она на сносях. В лямпе младенчику‐то тепло‐о.

– Чиво сказываишь, девка? Как в лямпу взайтить? Дык через цоклю и взайтить!»

Я сразу догадалась, что баба Маша тоже уникум. Еле дождавшись папиного прихода, за семейным ужином выступила с предложением: взять бабушку Машу к нам жить!

Мой Тимуровский порыв застал маму врасплох. Было видно, что в ней здравый смысл борется с педагогической правильностью. Педагог победил! И с этой минуты папа стал называть обитателей нашей квартиры ансамблем песни и пляски! Баба Маша зимой и летом носила валенки внушительного размера. Ноги она не поднимала, а везла за собой и издали казалось, что старуха плывёт. Возмутилась Дульсинея. Она бухнулась на пол и стала причитать на два голоса. Я была начитанным ребёнком, не лишённым юмора.

– Плач Ярославны! – объявила я. – Опера Князь Игорь», второе действие!

Мама схватилась за голову классическим учительским жестом. Раечка, которая у нас дневала и ночевала, резонно спросила: «Бабка‐то нам на што?»

– Для продолжения рода, – пояснил папа, смеясь. – А то у нас в доме, Раечка, женщин маловато.

Папа! Мой дорогой папа! Он был добрейшим человеком. И если бы я привела в дом взвод старух, он не отказался бы их кормить.

Воодушевлённая папиной поддержкой, я побежала сватать бабу Машу.

– Бабушка, – говорю. Вы уникум. Пойдёмте к нам жить. Папа согласен.

– И‐их! Ды какой мине твой папанька кум? Мой кум Лексей Лексеич. Самостоя‐а‐тельный мужик! При банях состоить. Банщиком. Ты, девчонка, ступай, ступай покеда.

– Да не кум, а уникум, – говорю я.

– Вот и я сказываю, какой мине твой папань‐ка кум? – упирается баба Маша.

Поняв, что бабу Машу мне не переубедить, я пустила в ход хитрость:

– Бабушка, – сказала я, – знаете что?! Приходите к нам ужинать. Моя мама такие вкусные котлетки делает! Сегодня Дуня пирогов напекла. С начинкой.

Старуха призадумалась.

– А учителка возраженииф не имеить?

– Да что Вы, бабушка, – заверещала я. – Мама Вас ждёт и Дульсинея Вас любит!

И обзавелась наша квартира новым спектаклем. Состоял он из трёх действий.