Ратибор фыркнул. «Пьян был, парень? Мертвецы… сказки! Ладожские купцы панику сеют! Варяги под Ладогой стоят, их Александр молодой щелчком по носу отгонит!»
«Нет, тысяцкий!» – Добрыня выпрямился, в голосе прозвучала отчаянная убежденность. Он снова сдернул повязку с руки. «Я видел! Они идут! Големы ледяные по дороге идут! Вот знак! Перун сам… сам ударил в мой меч! Спас меня, чтобы предупредить!»
Знак Перуницы горел в сером свете дня. Ратибор отшатнулся, как от удара. Его красное лицо побледнело. Он знал этот знак. Старые предания, байки волхвов… Он посмотрел на Добрыню не как на юнца, а как на нечто чуждое, страшное.
«Перун…» – прошипел он. Суеверный страх боролся в нем с яростью воина. «Так… значит, правда… колдовство…» Он резко повернулся к своим людям. «Слышали?! Не просто варяги! Колдуны поганые! Магоморьем на нас идут! Удвойте караулы на стенах! Котлы кипятить! Смолу гнать! Готовиться к худшему!» Он снова взглянул на Добрыню, уже без презрения, но и без доверия. «Ты… ступай к князю. Он тебя ждет. Гремислав, проводи! А потом – на стену! Нам каждый меч нужен!»
Княжеский двор, рядом с белокаменным Софийским собором, был островком относительного порядка, но и здесь царила напряженность. Дружинники в лучших доспехах стояли на постах. Слуги бегали с озабоченными лицами. Добрыню и Гремислава провели сразу в гридницу – просторные сени, где обычно пировали, а сейчас стояли столы с картами – начертанными на пергаменте схемами города и окрестностей. У карт стояли двое.
Молодой князь Александр Ярославич. Высокий, стройный, с умными, пронзительными глазами, которые сейчас горели тревогой и решимостью. Он был в кольчуге поверх княжеского плаща, меч у пояса. Рядом с ним – старик. Очень старый, с длинной, седой как лунь бородой, спускавшейся почти до пояса. Одет он был просто, в грубый холщовый балахон, но на шее у него висели десятки оберегов из кости, дерева, камня с вырезанными знаками. Это был Велеслав, волхв, советник князя, хранитель древних знаний и, как шептались, умеющий говорить с духами земли и предков.
Князь взглянул на Добрыню, и его взгляд сразу стал пристальным, оценивающим. Он заметил изможденность, грязь, но его глаза остановились на правой руке Добрыни, которую тот инстинктивно прижимал к груди.
«Добрыня Ратиборович», – тихо, но четко произнес Александр. «Говорят, ты видел врага. Говорят… ты принес знак Громовержца». В его голосе не было ни страха, ни недоверия Ратибора. Была холодная констатация факта и жажда знания.
Велеслав подошел ближе. Его старые, мутноватые глаза, казалось, видели сквозь повязку. Он медленно кивнул.
«Да, княже. Правда», – выдохнул Добрыня. Он снова рассказал. Короче, но яснее. О корабле-призраке, о Хеймдалле Черном, о навиях, о гибели дружины, о молнии, ударившей в меч, о голосе Перуна, о знаке, о ледяных големах на дороге. И о том, что видел у ворот – о панике, о слухах о падении Ладоги.
Александр слушал молча, лишь пальцы его слегка постукивали по рукояти меча. Велеслав не спускал глаз с руки Добрыни.
«Покажи знак, сын Ратибора», – попросил старый волхв, когда Добрыня замолчал. Голос у него был тихий, но властный.
Добрыня размотал грязную тряпицу. Перуница пылала на его ладони, как живая. Воздух вокруг нее слегка дрожал от жара.
Велеслав протянул свою иссохшую руку, но не прикоснулся. Он водил ладонью над знаком, словно ощупывая невидимые нити. Его лицо стало еще более сосредоточенным.
