«Сила… Древняя… Гневная…» – прошептал он. «Он избрал тебя, Добрыня. Как копье. Как молнию. Орудием». Старик взглянул в глаза Добрыне. «Знаешь ли ты, что быть орудием бога – тяжкая доля? Цена будет высока. И не только болью в плоти».
«Я… я не просил этого», – хрипло ответил Добрыня.
«Перун не спрашивает», – мрачно заметил князь Александр. Он подошел к карте. «Ледяные големы… Значит, их чары уже здесь. И слухи о Ладоге…» Он сжал кулак. «Мирон на вече твердит о переговорах, о дани… Говорит, варяги лишь торговые пути просят. А они… они мертвецов водят и ледяных идолов лепят!»
«Посадник Мирон…» – начал Добрыня, вспоминая его взгляд на площади. «На вече… я видел… будто…»
Внезапно знак Перуницы на его руке вспыхнул ослепительно ярко! Боль ударила, как ножом. Добрыня вскрикнул, схватившись за запястье. Одновременно снаружи, со стороны северных стен, донесся протяжный, леденящий душу вой сторожевых рогов. Тревога! Высшая степень!
Все выскочили из гридницы на крыльцо. То, что они увидели, заставило кровь стынуть в жилах.
С севера, от реки, медленно, неуклонно наползал туман. Не серый, а молочно-белый, неестественно густой и тяжелый. Он стелился по земле, перекатываясь через засеки, подползая к самым стенам Новгорода. От него веяло не влагой, а леденящим холодом и… тишиной. Мертвой, безжизненной тишиной. Птицы смолкли. Шум города затих, заглушенный этим ползущим белым ужасом.
«Туман-душитель…» – прошептал Велеслав, его глаза сузились. «Магия варягов. Дышать им – смерть. Замораживает легкие изнутри».
На стенах поднялась невообразимая суматоха. Крики команд, вопли ужаса. Воины на валу стали падать, хватая себя за горло, их лица синели. Туман достиг стен и начал медленно, как живой, переливаться через частокол, заполняя пространство между стеной и посадом.
«Смолу! Огонь!» – несся голос Ратибора откуда-то сверху. На стенах запылали факелы, зажглись котлы со смолой. Жидкий огонь хлынул вниз, на подползающий туман. Шипение, клубы черного дыма. Туман отступил на мгновение, но лишь на мгновение. Он снова сомкнулся, гуще прежнего. И тогда из его белой пелены, прямо у подножия стены у Никольских ворот, начали подниматься фигуры.
Ледяные големы. Те самые, что видел Добрыня? Или новые? Они формировались на глазах из смерзшейся земли, грязи и самого тумана. Росли, наливаясь синевой и мощью. Их было уже не три, а десяток. И они шли к воротам. Медленно. Неотвратимо. Их ледяные кулаки обрушились на дубовые створы ворот с глухим, ужасающим грохотом, который сотрясал землю под ногами Добрыни даже здесь, в Кремле.
Вой рогов слился с ревом осажденных, криками умирающих от тумана, грохотом големов и треском факелов. Началось.
«На стену!» – рявкнул Александр, выхватывая меч. Его лицо было как каменная маска решимости. «Велеслав!»
Старый волхв уже стоял, раскинув руки, его глаза были закрыты. Он что-то шептал на древнем, гортанном наречии. Земля у его ног слегка дрожала. Он пытался говорить с духами земли, просить их о помощи против ледяного наваждения.
Добрыня остался стоять один посреди двора. Знак Перуницы пылал на его руке, отвечая на вызов вражеской магии яростным жаром. Боль смешалась с яростью. Он видел гибель друзей. Видел страх города. Чувствовал холодную ненависть Хеймдалля Черного. И слышал в грохоте ударов големов по воротам эхо громового голоса:
«Сын Грозы…»
Его путь только начался. И первая битва за Новгород уже гремела у его стен. Он схватил меч левой рукой – правая горела слишком сильно. И побежал на звук боя, навстречу ледяной тьме. Знак Перуна звал его в пекло.
