Сжала Василиса платок так, что аж пальцы занемели, но лежала, крепилась, слёзы глотала, но даже не всхлипнула.
— яга… — едва слышно, как за стенкой шепчут, раздалось рядом. — яга…
И снова шаги.
— яга… ты здесь, яга?
А после тишина кромешная. Да только чувство такое, что кто-то склонился над лицом и глядит перед собой, рассматривает глазами слепыми, будто знает, кто перед ним.
— отзовись, де́вица. кто ты? как имя твоё?
Не поддалась царевна — закаменела, словно и впрямь околела, и даже дышать боялась, а голос настаивал серым шёпотом:
— отзовись, де́вица, отзовись красавица. как имя твоё? скажи, а я тебе подарков дам. и злата, и каменьев драгоценных.
И шаги в тишине опять: туда, сюда, туда, сюда.
— а хочешь? жениха найду тебе? доброго, красивого, верного. а, василиса? назови мне своё имя, василиса.
Но сердце девичье держалось, пусть и билось пичужкой в груди.
Шаги ещё походили, побродили, а потом затихли с укором:
— обманула тебя яга, василиса. обманула и сбежала. тебя на своё место подложила. а ты и поверила? слово держишь, глупая. а тебя вокруг пальца обвели и бросили. и теперь ты навсегда здесь останешься в наказание за добросердечие и доверчивость.
Зубы сжались, ногти больно впились в ладони даже через платочек, а рядом увещевало:
— назови мне имя своё, василиса. скажи имя, и отпущу тебя. скажи сейчас или не будет тебе шанса боле.
Чувствуя, что горло свело от ужаса, девушка поняла, что не выдержит, не в силах она. И чтобы не кричать, зажмурилась сильнее и стала пёсьи морды представлять, что снились ей почти каждую ночь с тех пор, как видела она расправу над заговорщиком.
Так-то травили собаками её часто, чтоб не подходила близко к людям добрым, да кусать не позволяли — жалели. А тогда, на сеновале, она пряталась и в щели видела, как рвали живого человека на части. Тогда-то и стали ей псы во снах приходить. И сейчас она погрузилась в привычное виде́ние, представляла, как саму её рвёт, клыками щёлкает, слюной кровавой брызжет. И стало легча́ть, будто глаз тяжёлый отвёл взгляд, повеселел и усмехается.
— храбрая ты де́вица, василиса, — прошептал голос. — храбрая и верная. награжу́ тебя за это.
И вдруг в тишине ледяным по волосам провело что-то. А дальше что было — неведомо уже, потому как царевна задеревенела и пала в небытие.
Едва заря затеплилась — дохнуло в лицо ветерком душистым, погладило ароматом печи растопленной, а в уши шепнуло птичьей песенкой ранней. Грудь сама собой воздухом наполнилась, а следом и Мысль проснулась живая.
Василиса охнула, распахнула глаза и резко се́ла. С груди упало одеяло, перина промялась, а спинка кровати заскрипела. Окошко в светлую просторную опочивальню было раскрыто, и за ним золотило нарядные стволы берёз рассветное солнышко.
Царевна огляделась, потирая глаза. Рушнички висят, короба́ да сундуки богатые стоя́т, шкура медвежья один накрывает, да видно, что сбросили, будто шубу шили, но отложили работу. Уютно, по-обжитому так.
На подоконник спрыгнула сорока-белобока, одним глазом глянула, вторым на де́вицу стрельнула, застрекотала-защёлкала и улетела.
— Василиса! — раздалось детское снизу. — Васили́сушка, спускайся! Сама без тебя самовар не поставлю — силушек не хватает!
Тут-то и поняла царевна, что кончилась ночь, а Яга сдержала слово. Подскочила с кровати, засмеялась, себя ощупывать стала да радоваться, будто даже рожа жабья не противна, а счастье иметь такую. Подняла юбку и бросилась на голос, прочь из опочивальни.
