А если говорить о психотерапии – всё становится ещё печальнее. Хороший терапевт может провести три полноценные сессии в день. В идеале – одну-две. А пациентов – десятки. Кто будет платить за это? Где взять специалистов? Кто вообще будет заниматься такими людьми?
Государство на эти вопросы пока ответить не может. Поэтому всё ложится на плечи медикаментов. Это дешево, просто, эффективно – в короткой перспективе. А в долгой – работает не всегда. Но лучше, чем ничего.
Почему современные пациенты не лечатся? Или не долечиваются?
Потому что лечение – добровольное. Человека нельзя насильно положить в стационар, если он не представляет угрозы себе или другим. Гоняется с топором – можно. Просто ведёт себя странно – нет. И вот так по всей стране десятки тысяч людей с тяжёлыми нарушениями сидят дома, изолируются, обрастают фантазиями, превращают квартиры в помойки, заводят 50 кошек. Их никто не может тронуть.
После карательной психиатрии советского периода маятник качнулся в другую сторону. Сейчас права психически больных защищаются сильнее, чем права окружающих. И найти управу на буйного соседа, на сына, живущего в паранойе, или на жену, ежедневно обвиняющую в отравлении – почти невозможно. Даже если все видят, что человеку нужна помощь.
Как вообще ставится диагноз?
На глаз. По сути – на глаз. В редких случаях – с участием комиссии. Обычно – это лечащий врач, заведующий и председатель клинико-экспертной комиссии. Они вместе обсуждают случай, взвешивают симптомы, читают записи, наблюдают пациента. И решают.
Но даже это решение – не финальное. Часто диагноз меняется. Часто он сначала ставится «мягкий», чтобы не обрушить судьбу человека. Потому что если в 20 лет ему сразу напишут «шизофрения», то он может попасть в ловушку. А если обострение не повторится 10 лет – зачем торопиться? Пусть будет адаптирован. Пусть живёт.
Только когда пациент возвращается, повторно, с тем же набором симптомов, диагноз ужесточается. Это гуманная логика. Дать шанс. Не клеймить. Не списывать.
Почему истории болезни – не размышления, а протокол?
Потому что в психиатрии всё строится на описании. Не на выводах, не на умозаключениях, а на фактах. Как человек выглядел. Что сказал. Какой у него был тон, запах, одежда. Какую фразу он произнёс дословно. Всё записывается в кавычках. Для следующего врача. Чтобы тот мог сам сделать выводы. Чтобы была опора.
Если потом пациент скажет: «я такого не говорил» – это уже неважно. Написано пером – не вырубишь топором. Это основа преемственности, и это – единственная защита от субъективности.
Что будет с психиатрией дальше?
Мы теряем школу. Старая клиническая школа уходит. Люди, которые её несли, больше не преподают. Учебники 50-х годов – читаются как произведения. В них – глубина, наблюдение, интеллект. Из-за возрастающей нагрузки на врача, психиатрия становится быстрой, формальной, количественной.
А это значит, что работа с такими пациентами всё чаще будет ложиться на других специалистов – психологов, коучей, процессоров. Потому что кто-то должен их слышать. Кто-то должен быть рядом.
Где заканчивается психологическая помощь и начинается психиатрия?
Очень часто специалисты немедицинских направлений – психологи, коучи, фасилитаторы, процессоры – сталкиваются с клиентами, которые приходят с «обычными» жалобами: тревога, страх, усталость, «что-то не так с телом», «жизнь не радует». Но за этой симптоматикой может скрываться не просто стресс или кризис, а
