– Нет, Юлия, не упрекаю. Мне все известно, вы стреляли не по собственной воле, а по приказу гипнотизера. Дело пересмотрено, вы признаны невиновной. И я вас давно простила.
– Правда? – девушка подняла ресницы, в уголках глаз стояли настоящие слезы. Я скорее достала платочек, утерла свои.
– Конечно, правда. – «Даниил Говорухин и меня обработал, я тоже стреляла в ребенка», – чуть было не сболтнула в порыве откровения. Но вовремя прикусила язык. – От прошлого надо отречься, исключить из памяти, из разговоров, будто не было никогда.
– А я Говорухину передачки ношу. Батюшка Алексей дал наказ: прости и возлюби врага своего.
– Вы сами себя простите, это самое главное. А к тюрьме я бы близко не подошла, гипноза боюсь.
– Мне вроде легче становится, как в очереди постою. Сколько жен за мужей страдает… Не я одна помню…
Мужа Юрочку помнит, гуляку и балбеса, не оставившего ей ни гроша от многомиллионного наследства? По правде сказать, не верится. Вид у Юлии процветающий, а личико печальное. Наигранное? Актриса и есть актриса. Или мне не дано проникнуться страданиями художественной натуры? Не может наша сестра спокойно смотреть на красивую женщину, в неискренности подозревает, в нездоровом пристрастии к лицемерию.
– Юля! – послышалось из-за кулис. – Смольков собирает!
Вовремя, пора прекращать эту неловкую сцену.
– Простите, Евгения Павловна, мне надо идти.
– Смольков? Иннокентий Романович?
– Это наш режиссер. Вы знакомы?
– Шла сюда – хотела познакомиться. Театр приглашает всех желающих, вы не против?
– Почему я должна быть против?
– Ну как же…
– Евгения Павловна, вы сами сказали: от прошлого надо отречься. Давайте останемся добрыми друзьями? Не слишком нахальное предложение?
Это самые трогательные слова, какие я слышала в последнее время. Не считая просьбы выйти замуж.
– В таком случае, зовите меня просто Женей, – растаяла я невольно, уступая лучистому обаянию девушки.
– И давайте на «ты», хорошо? У нас здесь все запросто.
– Юля! – послышалось заново, и парень, игравший Веню, любовника-надзирателя, выглянул из-за кулисы. Красавец переоделся. Узкие синие джинсы, пестрая рубашка с расстегнутым воротом, обнажавшим густую поросль, отнюдь молодца портили. Удивленный янтарный взгляд под разлетом цыганских бровей остановился на моей персоне.
– Пойдем, Иннокентий ждет. – Юля тронула меня за плечо.
Парень юркнул назад, в таинственный мир закулисья. С детства мечтала разведать, что творится по ту сторону сцены. Сейчас и посмотрим.
Мы поднялись на сцену, отогнули тяжелый занавес. Темнота, запах пыли. Огромную бархатную тряпицу никто никогда не выбивал.
– Сюда, осторожно, ступенька. – Тонкие нежные пальчики обхватили мое запястье. Я шагнула вперед и качнулась, чуть не потеряв равновесие.
– Какой умник сразу за сценой спуск смастерил? Сколько раз здесь девчонки падали.
Культурная дама, учительницей в школе работала, я мысленно назвала «умника» совсем другим словом. Юлия повернула к гримерным, и мы очутились в узком коридоре.
Электричество экономили. Небольшая группа артистов собралась в его дальнем углу под единственной тусклой лампочкой. В основном, это были женщины, бывшие «зэчки», на разной стадии освобождения от грима и тюремной одежки. Все они возбужденно шептались, но заметив меня и Юлию, замолчали на полуслове. И сразу же в нашу сторону обратили тревожные взоры, с любопытством и даже с надеждой. Эта странная мысль, что артисты принимают меня как вестника, как вершителя тайных надежд, мелькнула и растворилась, не успев удивить.
