Страх сжимал его сердце ледяной хваткой. Каждый шорох в камышах, каждый треск сухой ветки заставлял его вздрагивать и замирать, прижимаясь к стволу кривой ольхи или скрюченной сосны. Он шел медленно, с величайшей осторожностью, полагаясь больше на нюх и слух, чем на зрение в этом полумраке. Запах Тени – тот самый, пыльный, костяной, тленный – был его единственным ориентиром. Он висел в воздухе, как ядовитая пелена, смешиваясь с болотным зловонием.
Шли часы. Солнце, пробивавшееся сквозь чахлый полог, скатилось к горизонту, окрасив болотную мглу в багрово-лиловые тона, которые не предвещали ничего доброго. Байка устал. Лапы вязли в липкой грязи, шерсть на брюхе была вымазана в черной жиже. Но жалость, та самая, что заставила его покинуть безопасный лес, горела в нем упорным огоньком, не давая свернуть или остановиться надолго. Они там. Им страшно, – напоминало ему что-то внутри, заглушая усталость и страх.
И вот, когда сумерки уже сгустились до почти полной темноты, перед ним выросло Оно. Замок Кащея.
Он возник внезапно, как кошмарный сон, из предрассветного тумана, поднимавшегося с болот. Он стоял на острове посреди огромного, черного как деготь, мертвого озера. Никакой видимой переправы не было. Замок был высечен не из камня, а будто вылеплен из самой ночи и отчаяния. Башни, острые и кривые, как когти мертвеца, впивались в багровеющее небо. Стены были неровные, покрытые каким-то темным, скользким на вид налетом, будто запекшейся кровью или плесенью. Окна – редкие, узкие, как бойницы – не светились. Из них глядела только пустота и холод. Весь замок казался не жилищем, а огромной гробницей, забытой посреди безжизненной пустоши. От него веяло таким леденящим ужасом, таким древним злом, что Байка чуть не развернулся и не побежал прочь, куда глаза глядят. Его шерсть встала дыбом по всему телу, и тихий, непроизвольный стон вырвался из груди. Здесь жила Тень. Здесь был Кащей.
Но тут его острый слух уловил звук. Слабый, еле слышный, донесшийся с другого берега озера, от подножия замка. Плач. Женский плач. Не один голос, а несколько. Тоненький, всхлипывающий – наверное, Лиля. Сдержанный, но от этого еще более горький – возможно, Милана. И другие, сливающиеся в хор отчаяния.
Звук этот, такой человеческий, такой беззащитный среди этого царства смерти, пронзил Байку сильнее любого страха. Они там. Плачут. Жалость вспыхнула в нем с новой силой, сжигая часть ужаса. Он должен был подобраться ближе. Увидеть. Убедиться.
Осторожно, как тень, Байка двинулся вдоль берега зловонного озера. Вода в нем была неподвижна, черна и, казалось, вязка, как смола. От нее шел тяжелый запах гнили. Байка держался подальше, прячась за чахлыми кустами и валунами, покрытыми той же скользкой черной плесенью, что и стены замка. Он обошел почти половину озера, прежде чем нашел то, что искал. С этой стороны замка, у самой воды, была невысокая, но отвесная скала, часть острова. А в скале, почти у самой черной воды, зияло темное отверстие. Не ворота, а скорее низкий, широкий пролом, возможно, старая пещера или пролом в фундаменте. Оттуда тоже доносились приглушенные звуки – не только плач, но и голоса. И главное – оттуда шел знакомый, ненавистный запах Тени, смешанный с чем-то еще… с запахом людей. С запахом принцесс.
Сердце Байки заколотилось. Вот оно! Вход… или выход? Или просто темница? Он замер, втягивая воздух и вслушиваясь. Доступ к пролому со стороны берега был затруднен – узкая полоска скользкой, каменистой земли, а затем отвесная скала. Но для медведя, особенно такого сильного и цепкого, как Байка, это не было непреодолимым препятствием. Страх боролся с жалостью и любопытством. Запах Тени был силен здесь, у входа. Что, если Кащей там? Или его слуги? Байка представил себя запертым в каменном мешке с этой черной бездной… Он сглотнул комок страха.
