Марина Цветаева. Воздух трагедии - страница 17
– Вы слишком дорого оплачиваете это волнение. Подумайте, что с вами будет через два-три года, – сказала Люся.
Мара нетерпеливо замотала головой.
– Через три года мне будет двадцать лет, – это пока ясно и несомненно. И еще ясно, что я не хочу и не могу жить долго.
Мы с интересом следили за ее ответами. Не хочет и не может жить долго? Наверное, она боится, что еще больше сойдет с ума и ее запрут в клетку. Бедная!
Папа предложил ей сесть.
– Благодарю вас, я никогда не сижу, я терпеть не могу сидеть.
– Неужели вечное стояние вас не утомляет?
– Я ведь не целый день стою – хожу или, когда устану, лежу.
– Вы, кажется, горячий противник гигиены?
– Люди, слишком занятые своим здоровьем, мне противны.
Слишком здоровое тело всегда в ущерб духу. Изречение „в здоровом теле – здоровая душа“ вполне верно, – потому я и не хочу здорового тела.
Папа отодвинул чашку.
– Так здоровая душа, по-вашему…
– Груба, глуха и слепа. Возьмите одного и того же человека здоровым и больным. Какие миры открыты ему, больному! Впрочем, все это давно известно!
Она вздохнула.
– Вы, наверное, много читаете?
– Можно мне докончить вашу мысль?
– Пожалуйста.
– Вы сейчас смотрите на меня и думаете: „Тебе семнадцать лет, ты еще ничего не видела от жизни и считаешь себя умной, потому что много читала для своих семнадцати лет“. – Так ведь?
Я действительно считаю себя умной. Умной – да, по сравнению с другими. Но главное, что я ценю в себе, – не ум.
Она внезапно опустила глаза.
– А что же, можно спросить? – сказал папа.
– Вам, наверное, странно, что я так говорю с вами, – как равная с равным. Не беспокойтесь, никто больше меня не уважает старости.
Тут папа улыбнулся.
– Я хочу дать вам верное понятие о себе. Если бы я сейчас замолчала, вы бы сочли меня за рисующуюся, самовлюбленную девчонку. Но я не такова, потому продолжаю. Мы говорили о главном, что я ценю в себе. Это главное, пожалуй, можно назвать воображением. Мне многого не дано: я не умею доказывать, не умею жить, но воображение никогда мне не изменяло и не изменит.
– Мара, ты, наверное, устала с дороги, пойдем спать, – сказала Лена, вставая.
– Пойдем, но не спать! Я тебе ужасно много должна рассказать! – весело воскликнула Мара.
Напряженное выражение на ее лице сменилось новым, детски-лукавым и нежным. Простившись со всеми взрослыми – с папой особенно вежливо, – она подошла к нам:
– Вам скучно было все это слушать?
– Совсем нет! – в один голос ответили мы.
– Ну-с скажи, Женя, что ты понял из моих слов? Я между прочим, уверена, что ты все великолепно понял.
– Что вы не хотите долго жить, что вы умная…
– Браво! Еще?
– Что вы боитесь… – Женя замялся.
– Чего боюсь?
– Что вас посадят в клетку.
Лена сильно дернула его сзади за рукав.
– Идем. Мара, детям спать пора. Видишь, Женя уже бредит!
– Нет, это интересно!
– Идем, – повторила Лена, делая в нашу сторону большие глаза.
– Завтра вечером ты мне это объяснишь, Женя, хорошо? Желаю вам чудных снов, мальчики.
Странные сны нам снились в эту ночь ‹…›
– Мальчики вы спите?
– Нет, не спим.
– Я пришла поговорить с вами.
Пахнуло дымом. На пороге темная, тонкая фигура Мары…
‹…› Твоя девочка (в сказке, сочиненной мальчиком. – Л.К.) очень похожа на меня – я тоже никого не слушаюсь и тоже не сплю по ночам.
– Что же ты делаешь?
– Читаю, пишу, курю, хожу по комнате.
– А тебе не страшно ночью?
– Иногда страшно – когда я забываю о своем сердечке. Это мой талисман. Мне его подарил один человек, когда мне было одиннадцать лет. С тех пор я с ним не расстаюсь.