Когда номер закончился, он встал. Аплодировал первым. И подумал, почти вслух:
– Я был неправ. Это не эксцентричный каприз. Это искусство. И она – его душа.
Нина и Мария вылетели за кулисы, смеясь, запыхавшиеся, но сияющие. Закулисье встретило их всплеском аплодисментов – не со сцены, а от тех, кто остался за ней: другие участницы, девочки в пышных перьях, женщина с чайником в руках, пара помощников, которые не удержались и зааплодировали в ответ.
– Ты видела, как я чуть не упала на том повороте?! – воскликнула Мария, хватаясь за сердце, будто смеялась не голосом, а грудной клеткой.
– Я думала, ты специально! – хохотала Нина. – У тебя это выглядело как приём из репертуара кабаре. Стильно! Я чуть сама не подражала!
– А ты видела лицо того мужчины в первом ряду? Левее. В очках, с серым платком в кармане пиджака? Он чуть не сгорел!
– Я не смотрела в зал, – сказала Нина, обмахиваясь программкой. – Я смотрела только на тебя. Ты была… чудесная.
Мария на секунду замерла.
– А ты – настоящая. Мы выступили, Нина. Мы это сделали.
Они стояли в коридоре у кривоватого зеркала, дыша глубоко, стряхивая блёстки с плеч, поправляя перчатки. За дверью всё ещё звучала музыка – чья-то следующая попытка, чья-то будущая победа. Но им было всё равно.
– Ты думаешь, у нас есть шанс на приз? – спросила Нина, но голос её был совершенно спокойным, почти ленивым.
– Думаю, да. Шанс почувствовать себя великолепно – уже реализован. А остальное… плевать, – пожала плечами Мария. – Нам с тобой не баллы важны. Нам важен свет. И мы в нём побыли. Не мираж – а настоящее.
Они рассмеялись. И в этом смехе было больше победы, чем в любом фанфарах.
Именно в этот момент дверь в закулисье приоткрылась с вежливым скрипом. Никто сразу не заметил – все были заняты снятием перчаток, благодарностями, поиском серёг. Но Нина обернулась первой. А за ней – Мария. И обе замерли.
В проёме стоял он. Тот самый. Светлая седина у висков, костюм цвета тёмного кофе, шарф, аккуратно перекинутый через плечо. Взгляд – прямой. Улыбка – неуверенная, но искренняя. Он держался сдержанно, с тем чуть замедленным достоинством, которое бывает у мужчин, проживших жизнь не торопясь, но с вниманием к выбору.
Он подошёл ближе. На полпути остановился – будто хотел дать им пространство. Но глаза были устремлены только на одну из них. На Марию.
– Простите, что вторгаюсь, – сказал он. Голос – низкий, бархатный, с лёгкой хрипотцой. – Я пришёл сегодня… если честно, поддержать внучку. Она выступала раньше – в ярком номере, с перьями. Я думал: ну, эксцентричность, молодость, игра. Но потом вышли вы.
Он перевёл взгляд на Нину – коротко, с уважением. И снова вернулся к Марии.
– И я… честно? Я забыл, что пришёл не ради вас. Вы не просто выступали. Вы были… центром. Светом. Я думал – бурлеск? Перья, каблуки? Глупость. А увидел – искусство. Сильное. Женское. Глубокое. И вы… вы были его душа.
Мария не успела ничего ответить. Он сделал полшага ближе – очень мягко, не нарушая границ, и с лёгкой улыбкой продолжил:
– Простите за смелость, но… могу ли я пригласить вас после концерта на чашку кофе? Если вы не против. Не как зрителю к актрисе. А… как человеку к человеку.
Мария слегка растерялась. В её глазах мелькнуло удивление, щёки тронул лёгкий румянец. Она взглянула на Нину – и та кивнула. Тихо, с широкой, одобряющей улыбкой.
– С радостью, – ответила Мария. Потом прищурилась и чуть наклонила голову. – А внучка ваша? Не соберётся ли идти с вами на кофе?
