Молчание повисло между ними, тяжёлое, как воздух перед бурей. И Карла поняла: всё это время Лиа жила не бегством. А жертвой.
– Я не нуждалась в спасении, – произнесла Лиа. – Я нуждалась в том, чтобы ты была жива. И не однажды я тянулась к экрану – набрать тебе, написать. Но каждый раз, когда рука тянулась к телефону, в голове звучал один и тот же голос: если ты её любишь, не ищи её.
– А если я её люблю – но не могу не искать?
Лиа посмотрела ей в глаза. Слишком долго. Слишком мягко. И слишком поздно – потому что шаги, гулкие, осторожные, но реальные, зазвучали где-то позади. В коридоре.
– Мы не одни, – произнесла Карла, инстинктивно встав, глаза – в сторону арки.
Лиа подтянула к себе ящик с пленками, быстро спрятала его за фальшпанель.
– Слишком поздно. Они здесь.
Карла подошла к ней вплотную. В лицо Лии ворвался её запах – тот, что хранился в памяти, как единственный якорь во времена хаоса. Ладонь Карлы дрогнула – она коснулась щеки Лии, еле-еле.
– Если мы не выберемся…
– Выберемся, – отрезала Лиа. – Но уже не те.
– А кто?
Она не успела ответить.
В проходе появился силуэт – высокий, военный плащ, лицо в тени. В руке – фонарь, но не оружие. Он остановился, и тень отбрасывала его силуэт, вытягивая до абсурдных размеров на каменной стене.
– Девочки, – прозвучал голос.
Знакомый. Слишком знакомый. Это был Морис Ларош, начальник отдела, человек, которого Карла считала другом.
– Мы слишком долго вас ждали, – продолжил он. – И теперь всё зависит от того, насколько сильно вы доверяете друг другу.
Ларош стоял в проходе, как вратарь перед мостом, ведущим не в спасение, а в знание. В его глазах не было агрессии. Только усталость и безмерное понимание. Это не облегчало ситуацию – наоборот, именно такая усталость бывает у тех, кто слишком многое знает и умеет ждать.
Карла инстинктивно встала перед Лией, заслонив её собой. Жест вышел неосознанным, почти детским – так закрывают собой младшую сестру от удара. Она ещё не поняла, почему именно так встала, но в теле пронеслась дрожь: будто откуда-то из глубины, из какого-то доисторического слоя воспоминаний, вынырнула сцена – две девочки в одинаковых платьях, босиком, у заброшенного фонтана, держатся за руки, и одна шепчет: если нас разлучат – я всё равно найду тебя.
Карла моргнула. Картинка исчезла. Ощущение осталось.
– Что тебе нужно? – холодно спросила она, глядя на Лароша.
Он сделал шаг вперёд. Свет фонаря дрогнул, высветив в его руках что-то небольшое – карту доступа с выбитыми инициалами и эмблемой закрытого архива. Такую могла иметь только внутренняя ячейка.
– Вам обоим нужна правда. А мне – чтобы вы вышли отсюда живыми.
Лиа встала, молча, но напряжение в её теле было почти ощутимым. Она чуть-чуть прикоснулась к плечу Карлы – чтобы та не рвалась в бой. Прикосновение было легким, как у родных, кто знает, что другой почувствует всё без слов.
– И где эта правда? – произнесла Лиа. – На пленках? В гробницах? В ваших архивах?
– В вас, – ответил Ларош.
Карла не удержалась:
– Прекрати играть в загадки. Говори прямо. Мы знаем, что “Маяк” жив, что за убийством Генри стоят не наркомафия и не случайность. Мы знаем, что за этим всем – старый проект “Кассандра”. И мы знаем, что кто-то хочет вернуть всё в игру.
– Да, – кивнул Ларош. – Но вы не знаете, что вы обе были частью проекта. С самого начала.
Он поднял карту, приложил к боковому щиту стены. Секретный люк с щелчком сдвинулся, обнажив лифт. Запыленный, полуразрушенный, но ещё живой.
