– Вы вставили в документ диалог между мной и “таинственной тенью”! – крикнул Янек.
– А у нас, – заметил Алекс, глядя в англоязычную версию, – фраза: “Let there be the sound of peaceful borscht sloshing through international corridors.” Что вообще значит “мирный борщ, булькающий в коридорах”?
Константин Львович поник.
– Я просто… хотел, чтобы вы не забывали: вы – живые люди…
– А вы – уволены! – сказала Ингрид с мягкой дипломатической яростью.
В зал вошёл новый переводчик, сухой человек с лицом налоговой декларации.
– Здравствуйте. Полковник лингвистической службы. Перевожу дословно. Без фантазии. Без глаголов, если можно.
И началось.
– Передайте, – сказал Степан, – что я не поддерживаю членство в НАТО.
– Говорит, – перевёл полковник, – “НАТО не надо. Борщ лучше.”
– Скажите, что гуманитарная помощь должна быть без условий.
– Передал: “Даем, но не обязываем. Как чай в деревне.”
– Передайте, что я уважаю культуру соседа.
– “Сосед нормальный. Лавровый лист не крадёт.”
На пятый перевод все начали смеяться. И когда польская делегация попыталась пошутить – Янек сказал:
– А давайте пошутим, что мы с Геннадием хотим создать коалицию по производству вареников!
Полковник перевёл это как:
– “Польша и Россия объединяются. Готовы действовать.”
Геннадий поперхнулся.
– Ты чего сказал?! Это же почти военное соглашение!
Все засмеялись. И Ингрид впервые за всё время переговоров села на стол и сказала:
– Знаете что… давайте перейдём на международный язык жестов.
И так, началась новая эра дипломатии.
– Поклонился – уважаешь.
– Хлопнул ладонью по столу – возражаешь.
– Протянул пирожок – поддерживаешь.
– Показываешь на чайник – просишь мир.
– Показываешь на чеснок – выражаешь недоверие.
И, казалось бы, всё наладилось. Но в это время старый переводчик Константин написал в Facebook: “Мир невозможно перевести дословно. Его нужно сыграть.”
– Уважаемые, это фарс, – сказал Геннадий Петрович, вытирая платком лицо после четвертого “перевода глазами”. – Я не понимаю, я участвую в переговорах или в капустнике?
– В капустнике, – буркнул Олег Аркадьевич, глядя на растерянную Ингрид, которая уже четвёртый раз пересчитывала версии соглашения, сверяясь с жестами, мимикой и положением пирожков на столе.
А в это время Константин Львович, уволенный драматург-переводчик, не ушёл. Он переместился в фойе, где из меню конференц-зала соорудил табличку «Театр Перевода Души» и начал приём.
– Здесь не переводят. Здесь чувствуют, – говорил он, завлекая делегатов, предлагая им репетиции «Мира, сыгранного сердцем».
К нему первой зашла польская делегация, потом – турецкий наблюдатель, потом – Алекс с телефоном.
– Мы ведь просто хотели подписать бумагу, – вздыхала Ингрид. – А у нас теперь гастрольный тур.
Внутри “театра” происходило невероятное:
– Константин одел шёлковый шарф и дал всем роли.
– Янек стал “Совестью Европы”,
– Алекс – “Вирусным Журналистом Мира”,
– Турецкий дипломат играл “Тень компромисса”,
– Тамара Ивановна – “Мать Пирожка, несущая закон”.
– Начинаем, – произнёс Константин. – Акт первый. “Тишина перед бурей, или как мы не договорились из-за пельменей”.
Он включил фоновую музыку с японским гонгом, и Янек встал, вздохнул и медленно сказал:
– Когда ты делишь вареник – делишь ли ты его на две половины или на две страны?
Все ахнули. Даже бармен.
– Это… – прошептала Ингрид, заглядывая в окно с чашкой кофе, – красиво. Но к делу не имеет отношения.
