Снова переглядываемся со Стефаном.
Правду я ему не скажу ни в жизнь.
— Ну, не для того же, чтобы Светка меня вазой огрела? — раскатисто хохочет наш гость.
Вспоминаю всё, чему научилась за год, и уверенно киваю.
— Вроде того. Понимаете, мы не знаем, почему существуют призраки. Причин оставаться в мире живых слишком много. У всех они разные. Не все их понимают и могут рассказать. То состояние, в котором они пребывают, вне стен моего мотеля, нельзя назвать ни жизнью, ни существованием. Так уж получается, что именно здесь есть лифт, который увозит их в покой. Мы об этом не просили. Ну, раз уж так получилось, и здесь оказались ваша жена и ваша названная дочь, то вы нужны были нам как катализатор, скажем. Поверьте, мы искренне жалеем о том, что Светлана вышла из себя, и всё дошло до такого безобразия. Вам бы и с ней поговорить, провести время, попрощаться…
— Хорошо, что вы есть. — выдыхает Магомедов, осушив содержимое чашки залпом.
Ага. Хорошо. Иногда мне самой так кажется. Только хороших и полезных моментов настолько мало, что я начинаю забывать о том, что у моей жизни и «Перекрестья» есть цель. И цель эта довольно благая и благородная. Полезная. Есть хочется чаще, чем постояльцы обретают покой. По счетам платить приходится чаще, чем что-то трогает струны моей почерневшей души.
— Это не совсем так. — морщусь я. — Хороших моментов мало. Мои едва сводим концы с концами. Это только кажется, что здесь всё устроено иначе. Вся мистика и волшебство этого места ничего не значат, потому что лифт увозит не всех. Те, кто остаётся… Они живые. Они думают, чувствуют, видят, испытывают голод. Может быть, на самом деле, уделять постояльцам больше внимания и приводить кого-то, кто так же как вы, сможет им помочь уйти за грань и обрести покой… А может, всё это глупости.
— Вы со мной так откровенны… Вы же не собираетесь меня убить?
Знал бы он, насколько близок к истине, не улыбался бы так открыто той, кто ставит на нём эксперименты.
— Скорее всего, выйдя отсюда, вы ничего не вспомните. Так уже бывало. — выдаю полуправду и допиваю холодный кофе.
Эмоции стихают. Моя чувствительность к произошедшему этой ночью испаряется, возвращая меня в суровую реальность и прежнее состояние. Больше не хочется возиться с Магомедовым. Напротив, хочется его как можно скорее выставить из мотеля и посмотреть, сможет ли он уйти. Забрало его это место или нет. Я же не бог, так сразу и не поймёшь, кто перед тобой сидит. В «Перекрестье» все выглядят живыми.
— Вот как? — удивляется Муслим. — Что же, это вполне объяснимо.
Объяснимо? Он, должно быть, шутит.
— Вы меня не так поняли. — опять улыбается мужчина. — Объяснимо, что это место и всё, что вы рассказали, остаётся втайне. Если бы о чём-то из этого помнили, молва бы разнеслась по всему миру и заполнила собой всё.
Мужик ходит по грани. Не говорить же ему, что он первый подопытный? Себя я даже в расчёт не беру. Я теперь вообще не пойми кто. Не бог, не то чтобы человек, ни разу не жнец… Хозяйка «Перекрестья» — вот вся моя классификация.
— Наверное. — сухо отзываюсь, забирая со стойки пустые чашки. — Что скажете? С женой пойдёте общаться?
Магомедов кривится, но кивает. И столько в его движении головы обречённости, что становится даже смешно.
Зачем люди живут с людьми, которых не любят или любят больной любовью? Что при жизни, что после смерти… одни только проблемы и муки.
