В основе рассматриваемого феномена лежит (искусственно стимулируемая) абсолютизация ксенофобии (в виде эффекта враждебного окружения, навязываемого индивиду), сопровождающаяся авторкизацией массового сознания. Соответствующие деструктивные процессы сопряжены с масштабными трансформациями, ведущими к стигматизации отдельно взятых субъектов или же целых общностей.
Описываемый эффект (или же эффект ментального лимеса) демонстрирует полномасштабную трансформацию иерархии смыслов, начинающуюся на уровне личностных границ. Он включает многочисленные экзистенциальные кризисы, переживаемые индивидом и представляет собой процесс становления субъективной психологической границы, сопряженной с интериоризацией и экстериоризацией30 и получающей развитие на уровне социальных границ, порождая качественно новые контексты. Это во многом соответствует рассуждениям В.Тэрнера, утверждавшего, что «новые социальные структуры и отношения могут возникнуть только на границе, на периферии старых структур, их становление происходит на изломе, в революции, при переходе через хаотическое состояние, когда меняются нормы и ценности, переворачиваются иерархии и формируются новые устойчивые системы», и М. Элиаде, подчеркивавшего, что в человеческом бытии есть внутренняя разделенность, и «всегда, так или иначе, есть брешь между сакральным и профанным и переход от одного к другому, и именно существование разрыва и перехода лежит в основе религиозной жизни». Подобные процессы в условиях появления новых форм коммуникации и трансформации базового носителя информации становятся базовым компонентом появления новых доминант развития «массового сознания», объединяя тем самым значительные трансформации личностных, культурных, социально-политических и территориальных границ социума в единое поле.
Используемая нами терминология обобщения целого комплекса процессов в единое пространство опирается на философские коннотации, прослеживающиеся в реализации политической и социальной практики эпохи принципата, известной как лимес31 (представляемой нами в качестве политической мифологемы) – бывшей условной границы между цивилизацией и варварством (каждый из представленных миров соответственно наделялся соответствующими особенностями, подчеркивающими их антагонизм).
Описываемые процессы, характеризующие социально-культурное развитие страны, обладали целым рядом особенностей, связанных со спецификой взаимодействия различных этносов, проживающих в составе империи, порождая ряд дисфункций, связанных с решением «национального вопроса». Ярчайшим примером подобного дестабилизирующего фактора является использование целой серии ограничителей, известных как «черта оседлости», превращавшей в первую очередь западные губернии в источники постоянной революционности и противостояния имперской идее.
В целом в рамках так называемой «национальной политики» Российской империи на рубеже XIX-XX вв. прослеживаются признаки комплексной социальной и национальной мобилизации, усиливающие гетерогенность страны; экспансия на Кавказ и в Среднюю Азию еще более способствовала тому, что этническое, конфессиональное, социальное и экономическое многообразие России в течение XIX в. еще более увеличилось, модернизация и индустриализация страны имели интегрирующее действие. Поэтому национальная политика империи начиная с 1860-х гг. была направлена на административную систематизацию и унификацию гетерогенного государства, а на поднимающиеся национальные движения отвечала частичным проведением культурной русификации. Этим тенденциям национальной гомогенизации общества противостояли стойкие силы, продолжавшие стремиться к объединению империи на сословно-династических основах
