Вот только зимой мне приходится вечно носить поверх всей этой прелести что-то тёплое, вроде рейтуз. Они и сейчас на мне. Только я без трусов. Уже как-то свыклась! И даже забыла об этом. О том, что трусы лежат в сумочке. Надо бы их постирать? Мы с Левончиком знатно по ним потоптались…
Задираю подол, ощущаю прохладу, стянув с бёдер тёплую ткань.
– Это что? – удивляется Окунев.
«Как? Он разве ещё не ушёл?», – обернувшись, я вижу, как муж удивлённо уставился на мою голую задницу. Опускаю подол. Только это уже ни к чему.
– Что «что»? – пожимаю плечами.
– Ты без трусиков, – шепчет он вкрадчиво.
Я пожимаю плечом:
– Ну, и что?
– Ну и что? – повторяет за мной, – Ну и что? – приближается резко.
В два шага оказавшись ко мне тык впритык, он толкает меня на постель.
Я борюсь:
– Отвали!
Ощущаю, как задрана юбка. Как бедро упирается мне между ног.
– Ну и что? – шепчет он, разводя мои руки, – Муж подруги? Ты спишь с её мужем? С кем ещё спит моя дорогая жена?
Я толкаюсь под ним, только больше его распаляя. Дыхание с привкусом виски даёт осознать – тоже пил! Только, скорее всего, он не пьян. Не настолько, чтобы не отдавать себе отчёта, что делает.
– Отпусти меня, Ром, – я шепчу, – Ну, пожалуйста!
– Почему? – он звереет, – Не хочешь меня? Ты не хочешь?
Отпустив мою руку, он ладонью ныряет меж сомкнутых тел. Продолжая меня прижимать своей тяжестью к нашей постели.
– Пусти, отпусти. Ну, не надо так! Нет! Не хочу, – вырываюсь я. Только напрасно.
Он сильнее меня, выше, крепче. Был бы он посторонним, и я бы могла заорать, что есть мочи. Но разве кто-нибудь из соседей поверит, что меня насилует собственный муж?
– Зато я хочу, – шепчет он мне в лицо, обжигает горячим дыханием. Плоть его рвётся войти, утыкается твёрдым концом в мои срамные губы. И внизу живота не горит! Там сжимается. Моё тело не хочет его пропускать. Только он не намерен просить разрешения…
– Мммм, – я мычу, ощущая, как вопреки моей сухости, он проникает на всю глубину. Как будто стремится меня наказать за измену.
– Ненавижу тебя, – отзываюсь на первый толчок, – Не хочу! – говорю на второй.
Только Окунев так поглощён этим действом, что уже не расслышит моих унижающих слов. Он рычит, он внедряется! Мне остаётся лишь только расслабиться, ждать. Это как правило, долго не длится. Он выпивши быстро кончает…
Толчки ускоряются, и…
– Да, сука! Да, – его пальцы в моих волосах так сжимаются, что я, застонав, выгибаюсь навстречу, как будто хочу удержать его плоть.
– Дааааа, – выдыхает последний восторг в моё левое ухо. А затем опадает, внутри и снаружи.
Становится слышно, как тикают часики, на тумбочке, возле кровати…
Когда он даёт мне возможность подняться, встаю. Вижу пятно на постели.
– Ну, что? Полегчало? – бросаю устало тому, кто лежит. Он сейчас не мой муж. Он урод! Он насильник. Но я не решусь заявить на него. Я просто забуду сегодняшний вечер, как и множество тех, что уже догорают внутри…
– Прости меня, Рит, – шепчет Окунев.
Уж какое по счёту «прости»?
– Я сегодня у Сони посплю, – я беру свои вещи: ночнушку, халат и трусы, выхожу.
У дверей замираю. Слышу, как сердце стучит. Через пару минут, когда я переоделась в домашнее, домой возвращается сын.
Он, увидев меня, оживляется:
– Мам?
– Ты голодный? – интересуюсь я.
– Неа, поел у Наташки, – отзывается Сева.
– И что ты там ел? – я смотрю на часы. Времени – скоро одиннадцать. А Сонька ещё не писа́ла. Надеюсь, они уже спят?
