– Одну убедила не делать, – вздыхаю. Конечно, опять вспоминаю про Зою. Вот именно ей стоит сделать аборт. Хотя… Зачем уж теперь? Пусть рожает.
– Вот видишь! – смеётся Левон, поправляет одежду.
Я ныряю ладонью под полу рубашки. Мешая её застегнуть. Поросшая волосом грудь, как ковёр, шерстяная и мягкая. Так охота заснуть у него на груди. И проспать там всю ночь. А наутро проснуться, увидеть его, ещё сонного, тёплого. Прижаться неистово, дать ему повод себя отлюбить…
– А у тебя что нового? – я поправляю ворот его рубашки, убираю свои волоски.
Левон усмехается. Он переоденется, знаю! Перед тем, как домой идти, всегда надевает другую одежду. Ведь у жены волос тёмный. Не хочет расстраивать. Не то, что мой Окунев. Вообще не стыдится домой приносить. Ни чужие волосья, ни запах…
– У меня, – отвечает Левон и вздыхает.
– День тяжёлый? – пытаюсь понять.
– Можно и так сказать, – ласкает он взглядом. Глаза неторопливо скользят по лицу, а пальцы затем повторяют маршрут, – Рит? – произносит.
Мне чудится далее, что-то подобное: «Рит, выходи за меня?». Я уже готова ответить ему. Заблаговременно дать положительный ответ. Я готова! Я так долго жду…
– А? – улыбаюсь. Дышу его терпкостью, горечью, страстью пропитанных близостью тел.
Левон опускает глаза:
– Тамара беременна, – и мир обрывается в тот же момент.
– Что? – губы шепчут беззвучно. А мозг не способен принять эту новость всерьёз.
– Я недавно узнал. У неё уже два с половиной, – вздыхает Левон.
– Месяца? Два с половиной месяца? – сама не замечаю, как рука под рубашкой, недавно ласкавшая, крепко вцепляется в гущу волос на груди у Левона.
Он болезненно кривится:
– Рита, прости! Я не знал.
– Ты не знал? – я пытаюсь его оттолкнуть. Только он неподвижен.
– Рита, родная! Прости! Ну, прости. Просто… Так получилось, – настойчиво шепчет мне в губы, пытается снова приникнуть к ним.
– Нет! – как могу, я противлюсь. Сумев оттолкнуть, выползаю, встаю в полный рост. Правда, в моём случае быть вровень с ним всё равно не получится, – Ты же сказал, что не спал с ней? Как получилось?
– Не спал, – отвечает Мамедов и трёт переносицу.
– Так значит…, – во мне брезжит лучик надежды, – Значит, ребёнок не твой?
– Прекрати! – осаждает меня. Да так резко, что я почти ощущаю физически боль этих слов, – Это исключено! Этого просто не может быть, ясно?
– Чего? Думаешь, ты можешь ей изменять, а она тебе нет? – то же самое я говорила и мужу. В своё время. Когда он пытался понять, с кем я сплю.
– Прекрати, – уже тише, но оттого только злее звучит это слово в его исполнении. Левон закрывает глаза, – У нас было. Я помню тот раз. Мы пришли из гостей, и…
– Нет! – зажимаю я уши, – Я не хочу это слышать!
Как больно! Ну как же мне больно. Словно он изменил мне с женой.
– Рит, – приближается он, – Это было всего лишь однажды. Вероятно, она подгадала так, чтобы…
– Нет! – повторяю я громче. Левон закрывает мне рот поцелуем. Вцепляется, требует, рвёт на себя.
Я, извернувшись, кусаю его за губу. Раз не могу причинить ему боль равносильную словом, то буду кусать.
– Рита, Риточка, цветочек мой милый, – невзирая на кровь, продолжает шептать, – Ну, прости! Ну, прости, умоляю тебя.
Я слабею и жмусь к нему, словно лишённая всяческой воли тряпичная кукла:
– И что же теперь? Она будет рожать?
– Я не позволю ей сделать аборт, – отвечает Левон. Его голос я слышу сквозь ткань. Он звучит у него в грудной клетке. Отзывается болью во всём моём теле. Вот бы и мне так сказал кто-нибудь…
