Сон не обо мне. От Пушкина до Бродского - страница 18

Писала я Вам летом, что намеревались мы поселиться в Михайловском. Не удалось. Слишком велики расходы на переезд всей семьей, а средств на это не нашлось. Мы остались в Петербурге. Пушкин недоволен, говорит, что в деревне он бы много работал, а здесь ничего не делает, раздражен до желчи.

Пушкин знает, как я верна ему, но начал упрекать, что я опять часто вижусь с Дантесом. Я отвечаю, что каждое слово, тому мною и им мне сказанное, я не скрываю от мужа моего. Опасаться Александру нечего. Видимся мы ради Коко, которая не должна оставаться с Дантесом наедине, не видеть его она не может, иначе страдает. А что отношения наши дружеские, что ж тут странного? Он человек веселый, остроумный, разговорчивый. Мне с ним весело. Он мне просто пришелся по нраву, как по нраву мне Идалия Полетика. Они оба меня занимают, спасают от одиночества. Оба мне приятели. Просто он, к нещастью, мужчина, дружба наша на виду, ибо мы часто с ним танцуем на балах. Помилуйте, кто ж виноват, что муж мой на балы перестал ходить, что траур у него? Мы с Дантесом и Коко много катались верхом, будучи на даче. Да, он посылает нам с Коко довольно книг и театральные билеты при коротеньких записках, но никаких приличий великосветских мы не нарушаем.

Сам Пушкин откровенно был увлечен графиней Сологуб, сочинял ей стихи, открыто дружит со Смирновой-Россет, с толстухой Вревской, да и с Керн. А бесконечные его свидания с Хитрово, ее к нему записки? Так и наша открытая дружба с Дантесом – дело обыденное. Муж от своих подруг не отворачивается, я от приятелей – тож. Но… он решил отказать Дантесу от дома. Коко в ужасе! Дантес пишет мне письма. А я их и не скрываю от мужа, показываю. Тайны здесь нет. Княгиня Вяземская весьма озабочена, приличны ли наши встречи с Дантесом в ее доме. Она спросила меня, чем это может кончиться. Я ответила, что ничего не приключилось и будет то же, что и было два года сряду. Но она сказала бедному Дантесу, что ей остается одно – велеть швейцару, коль скоро у ее подъезда будет несколько карет, не принимать его, Дантеса. Тот принял предупреждение к сведенью. Теперь мы встречаемся у Карамзиных.

Да что Дантес? Мало ли других поклонников, столь же безнадежно меня обожающих, с кем приятно беседовать! Они все тоже на виду. И какой даме удалось бы скрыть от общества, что ей по сердцу обожание привлекательных и живых молодых людей? Да и толку? Пушкин не ревнует меня к Дантесу, нет, а его лишь тревожит, что если он так относится к таковому приятельству, дружбе, то каковы пересуды врагов наших? Вот с этим я хотя и готова согласиться, но не все ли едино, однакожь? Помилуйте, не стану я потворствовать бездельным сплетникам, не ведающим человеческих привязанностей. Видит Бог, это никого не должно касаться, кроме нас троих. Как я выгляжу в глазах света – то мне, вообразите, нынче безразлично. Пушкину, увы, нет.

Преданный, бесценный друг, поверенный души моей N., не могу не поделиться с Вами, и так мне необходимо понять самое себя. Легче это сделать, когда пишу Вам, душа моя. Барон Геккерн, приемный отец Дантеса, намедни убеждал меня оставить мужа и пожалеть его сына. Не могу уразуметь, кой толк ему делать мне столь неприличные предложения! Мое отношение к Дантесу не выходит за рамки дружбы. Конечно, я ответила решительным отказом. Сам Дантес премного старается показать всем, как он якобы влюблен. Он слишком молод, и вряд способен отличить истинное чувство от увлечения. Ах, эти французские игры! Приятно, однакожь, но и смешно, не правда ли? Что за нужда раздувать все до размеров необыкновенных?