Сон не обо мне. От Пушкина до Бродского - страница 24

Ему повезло: у него был превосходный воспитатель, бывший и учителем Лермонтова, – ученый, переводчик, издатель, знаток классической древности, литератор Раич. Нетрудно догадаться, что Раичу не составило особого труда заразить своего жадного до знаний воспитанника любовью к литературе и желанием постигать науки. Муж мой считал, что талантливость во многом препятствовала ему в жизни, ибо таланты – враги всякого принуждения, всякого напряжения воли и тяжелой работы; что учение не было для него трудом, а как бы удовлетворением естественной потребности. И что сама талантливость отца была баловницею его.

Итак, закончив университет, отец оказался на чужбине перед лицом служебных обязанностей. Ему было тогда 18 с небольшим лет. В Германию он приехал не один, а со своим замечательным дядькой Хлоповым, который добросовестно, в отличие от своего хозяина, писал письма в Россию моей бабушке. Если бы не это обстоятельство, она не смогла бы переносить разлуку с горячо любимым младшим сыном столь терпеливо. То, что с юных лет он оказался в Германии, где ему прислуживал русский сердцем и духом Хлопов, оказалось, на мой взгляд, одной из причин раздвоенности моего отца. Воображаю себе завсегдатая светских мюнхенских салонов, возвращающегося в дом, где горят лампады у иконы. Ворчливый дядька пеняет своему Феденьке… Забавно вспоминать мне письмо Хлопова родителям отца с жалобой, что тот обменялся с юной красавицей графиней Амалией Лерхенфелд (впоследствии знаменитой Амалией Крюденер) часовыми цепочками, при этом взамен своей золотой получил, видите ли, шелковую!

Знал бы Хлопов, какой золотой и непорочной дружбой наградила г-жа Крюденер моего отца: не было в ней ничего низменного, порочного – в этой дружбе, прошедшей через всю их жизнь. Амалия приехала проститься к умирающему другу. Тогда отец написал в коротенькой записочке моей сестре: «…она пожелала в последний раз повидать меня на этом свете… В ее лице прошлое лучших моих лет явилось дать мне прощальный поцелуй». Как не вспомнить ей посвященное:

Ах, если бы отцу на пути встречались лишь такие подруги!

Думая об отце, не перестаю поражаться противоречивости его устремлений и их последствий: золото – и (разве что в лучшем случае!) шелк. При всем своем недюжинном обаянии, уме, замечательной образованности и талантливости он в течение почти пятнадцати лет не сумел добиться продвижения по службе, в то время как возможностей было предостаточно. Хотя и больно мне было, но не могла я не согласиться с горячо любимым, почившим недавно, мужем, когда он писал о моем отце, что «жизнь и нравственное существо его состояли в постоянном противоречии с убеждениями ума. Ум его был серьезный, трезвый, жизнь – пустая. В разговорах он легко становился на Stadtpunkt собеседников – по слабости характера, из учтивости или вследствие восприимчивости впечатлений, но в его писаниях… выражалась замечательная самостоятельность и единство мысли». О, сколь верно подмечены эти раздвоения, губившие его жизнь и жизнь его родных!

Так или иначе, прожив за границей несколько лет, отец женился на молодой вдове Элеоноре Петерсон, урожденной графине Ботмер: моей будущей незабвенной матери. Ее покойный муж был русским дипломатом при одном из дворов в Германии. Полагаю, что родители отца были весьма недовольны браком их 23-летнего сына со вдовой. Сыновья маменьки, мои единоутробные братья, воспитывались в русских учебных заведениях.