Сон не обо мне. От Пушкина до Бродского - страница 8

Правду пишет Пушкин, что с ужасом жду я первого числа, когда меня начинают теребить за долги и Параша, и слуги, повар, извозчик и аптекарь. А издатель его, Смирдин, все извиняется вместо денег. Боится муж, что я наделаю новых долгов, не расплатясь со старыми. Что ж, все-то он наперед знает. Жду денег от брата, без них и вправду придется одалживать. Я теперь без копейки в кармане. К тому же нарывы приносят ужасные страдания!

Пишу письма Пушкину. Хоть и сержусь я на него, другой раз и ножкой топну, если что не по мне, а люблю всем сердцем своим. А уж как он меня любит! Очень я и детки по нем скучаем. Вот-вот переедем в город на новую квартиру. Издержалась я изрядно.

Милая N., я по-прежнему одна. Пушкин в длительном отъезде, но часто пишет мне нежные письма. Я с осторожностью особой читаю те места, где описывает он дам. Уж слишком однообразно повествует он об их недостатках. То девицу, путешествующую с теткой, стало быть молоденькая, небрежно называет городничихой, и-де не хороша она; то сообщает о грязных ногтях несносной бабы мадам Фукс. Вряд бы Баратынский посвятил несносной бабе стихи, да еще хвалил бы при этом ее красоту и гений! При этом мужа этой Фукс описывает добросовестно как умного и ученого немца, не пишет про его, к примеру, немытую голову. Все еще не верю, что мои добродетели, от коих он в восторге, отвлекают его от желания волочиться за встреченными в мое отсутствие дамами. Неужто только о жене и мыслит?

Нынче Александр, хвала Господу, в Болдине. Даром ли пишет он, что дорогою волочился за одними 70—80-летними старухами, на молоденьких 60-летних и не глядел, что чист передо мною, как новорожденный младенец. Ох, неспроста.

Хочет меня разжалобить. Жалуется, что животик болит. Столько месяцев он без домашнего уходу, в разъездах в любую непогоду, нередко голодный, ибо еда в станционных дворах непорядочная. Бедный, бедный Пушкин!

А меня только и пугает в письмах: не кокетничай с царем, не мешай мне, не стращай меня. Он в отъезде, как же мешаю ему? Разве что дразню, что не подобает меня так надолго одну оставлять, того и гляди искокетничаюсь. А Его Величество сами со мной заигрывают, право, не грубить же мне в ответ.

Каков-то нынче мой Отелло с бородой? Пишет, что не ревнив. Еще бы, он и сам знает, что я во все тяжкие не пущусь. Тогда откуда его страхи, что мой тон изменится, и слова, что не любит он всего того, что пахнет московскою барышнею, всего того, что не comme il faut, vulgar. Вздор!

Я, как мадам Фукс, уже синим чулком становлюсь, ей-Богу. Одни детки наши мне в утешение. Да, признаться, начали меня и балы радовать со временем. Не плакать же мне без конца об одиночестве моем да о нужде.

Друг бесценный, жизнь без мужа становится мне привычной. Так долго он отсутствует. Я писала ему подробные отчеты не только о домашних делах, но и о том, как проводила время. Чтобы сплетням по приезде не пугался. Ведь не иначе, как доложат про Его Величества внимание, и про Безобразова, и про Огорева, да мало ли, кто за мной ухаживает. Отказываться от приглашений и захотела бы – не могла. Не одна, однакожь, выезжала, а с тетушкой. Милая она, как может оберегает меня от завистниц, коих множество в Петербурге, и велит лишнего на людях не молвить.

Упрекает меня Пушкин, что не сплю в гостях и на балах. Толку что ревновать? Муж сам приучил меня выезжать. Вновь и вновь писал, что искокетничалась. Глазки, он знает, я неспособна строить, да и нужды нет. Надобно учиться еще более на себя холодности напускать, он прав. Мне нелегко. Вы знаете мой живой характер и доверчивость. Хорошо, однакожь, что хотя в гостиных близких друзей того от меня не требуется. Смеюсь и говорю все от души. Я дома тоскую. А в гостях – весело. А и преотлично, что Пушкин ревнует, поймет, каково мне терпеть все его увлечения и посвящения стихов разным дамам. Всех не перечислить! Влюбиться в Соллогуб! Фи.