Репутация моей сестры и так всегда лежала на мне мрачной тенью, но даже она не била по моей самооценке так, как этот парад насмешек. Его возглавляет графиня Суррей, которая прожигает меня взглядом из-под своего остроконечного капюшона. Она смотрит на меня, как на сгусток грязи.
Графиня — одна из любимых дам королевы, готовая наброситься на каждого, кто, по ее мнению, оскорбил ее госпожу. А еще она жена моего дяди — Томаса Говарда, графа Суррея. Полагаю, из-за этого графиня презирает меня с утроенной силой. Она ненавидит любого, кто хоть как-то связан с ее мужем, даже собственных детей.
Интересно, если я прилюдно назову ее тетушкой, она начнет дымиться, как ведьма от святой воды? Но я не буду проверять, конечно же. Вместо этого я отворачиваюсь от ее кривой ухмылки.
Сегодня в Большом зале Гринвича гремит последний пир в честь Рождества, и я намерена получить хотя бы минимум удовольствия.
Зал полон народу. Жар от свечей и танцующих тел греет воздух и горячит щеки. Разодетые дамы глупо хихикают от пошлостей, которые им шепчут мужчины. Но украдкой все эти женщины смотрят на нашего короля, и я тоже смотрю.
Он танцует со своей младшей сестрой, герцогиней Саффолк, у которой я была ее фрейлиной в те короткие месяцы, что она считалась королевой Франции. Я наивно полагала, что могу рассчитывать если не на ее дружбу, то хотя бы на сострадательный нейтралитет, но всякий раз, когда она видит меня, на ее лице расцветает презрение.
Мой брат сегодня тоже здесь, и, похоже, ему не весело. Он прислонился к дверному косяку и звонко хохочет, но меня не обманывает его смех. Его глаза переполняет горечь.
Рядом с ним стоят Норрис и тот блондин с кентским акцентом, имя которого я никак не могу вспомнить. Он толкает Джорджа и кивает в мою сторону, когда я направляюсь к ним.
Лицо брата темнеет, а глаза сужаются. Они у Джорджа такого же цвета, как и мои — темные, почти черные. Иногда невозможно понять, есть ли у них вообще цвет.
Я подхожу вплотную, и брат колеблется. Вся наша детская дружба растворилась в водах Ла-Манша. Я росла во Франции, а он здесь, и этого не изменить, как бы нам сильно этого не хотелось. Как бы мне не хотелось.
Краем глаза я замечаю в углу маленькую Джейн Паркер, которая кусает костяшки пальцев и с обожанием смотрит на Джорджа. Она им околдована, но он едва ли в курсе, что она вообще существует.
— С возвращением, Анна, — говорит он.
Я посылаю ему приветственный кивок и слабую улыбку. Он отталкивается от двери и протягивает мне руку. Мы идем в центр зала, чтобы затеряться среди танцующих пар.
У меня перед глазами тут же мелькают образы из детства, как мы с братом отрабатывали па в наших яблоневых садах. Джордж тогда любил падать и кричать, что я сломала ему спину своим весом, а потом безудержно хихикать и щекотать мои тощие бока.
Теперь его хватка крепка, а походка уверенна. И никакого смеха.
Мы начинаем кружиться, отмеряя шаги, и придворные отворачиваются, стоит мне встретиться с кем-нибудь взглядом. Дамы изучают свои руки или ищут что-то в окнах, а мужчины даже не притворяются. Просто не смотрят.
Я не выдерживаю и спрашиваю у Джорджа, когда он оказывается рядом:
— Почему они ненавидят меня?
Он удивленно вскидывает брови.
— Они тебя не ненавидят, еще нет. Просто предпочитают игнорировать.
Его губы дергаются в усмешке, будто он готовит шутку и пытается не рассмеяться.
