– Дя-я-яденька-а-а! – заголосил он, увидев Богдана и указывая на него пальцем, измазанным в чем-то зеленом. – Вы… вы чего мою козу Маньку так напуга-а-али?! Она же вас, как увидела, так и сиганула в эти камыши-и-и! А теперь я ее найти не могу-у-у! А Манька у меня одна-а-а! А ну как ее тут волки съедят, или… или этот… Водяной ваш утащит! Вы что наделали, дяденька-а-а?!
Мальчишка подбежал поближе, размазывая кулаками слезы и тину по лицу, и уставился на Богдана с таким укором и отчаянием, что даже Филя почувствовал легкий укол совести (впрочем, очень легкий и быстро прошедший).
Богдан на мгновение опешил. Явление этого заплаканного, мокрого и злого пастушонка как-то не вписывалось в его героическую картину «победы над Водяным». Он ожидал увидеть благодарных спасенных (может, русалок каких, освобожденных от чар), а не разъяренного мальчишку, требующего свою козу. На его лице, покрытом слоем подсыхающей грязи, отразилось замешательство.
Но только на мгновение. Мозг Богдана, привыкший находить «глубокий смысл» и «тайные знаки» даже в самых обыденных вещах, лихорадочно заработал. И, разумеется, нашел «единственно верное» объяснение.
– Ага! – глаза его снова загорелись прозрением. Он даже слегка отступил от пастушонка, будто ожидая от него какого-то подвоха. – Се не просто мальчишка! Се козни его, Водяного! Вижу, вижу твой хитрый замысел, о дух болотный! Ты принял облик козы невинной, дабы усыпить мою богатырскую бдительность! А теперь, потерпев поражение в честном бою, ты послал ко мне сего отрока плачущего, дабы отвлечь меня от славы моей победной, да посеять в душе моей смуту и сомнение!
Он грозно посмотрел на изумленного пастушонка, который от таких речей заревел еще громче.
– Но я раскусил твой коварный замысел, о Водяной, притворяющийся козой! Не удастся тебе обмануть Богдана, воителя света! Коза твоя (если она и была козой) сама виновата, что связалась с нечистой силой! А ты, отрок… – он строго погрозил мальчишке пальцем, – ступай своей дорогой и передай хозяину своему болотному, что меч мой карающий всегда наготове! И что воды сии отныне свободны от его присутствия скверного! А козу… козу ищи сам! Может, она уже в преисподнюю провалилась, вместе с хозяином своим рогатым! (Тут Богдан, кажется, перепутал Водяного с Чертом, но это уже были мелочи).
Пастушонок, окончательно убедившись, что этот грязный и странный дяденька не только напугал его козу, но еще и совершенно не в своем уме, взвыл так, что лягушки, которые уже было осмелели и начали выглядывать из тины, снова попрятались. А потом, не говоря ни слова, развернулся и, спотыкаясь и всхлипывая, побежал обратно в сторону своей деревни, наверняка чтобы рассказать всем о страшном «болотном чудище», которое напугало его козу Маньку.
Богдан же, проводив его победоносным взглядом, снова повернулся к Филе.
– Вот видишь, Филя! Даже после поражения своего, он не унимается, козни строит! Но мы его раскусили! Истинная победа! Немедленно занеси это в летопись! Как я… как я еще и коварство его посмертное (или почти посмертное) разоблачил!
Филя только покачал головой и подумал, что если Богдан будет продолжать в том же духе, то скоро за ними будет гоняться не только мифическая нечисть, но и вполне реальные, рассерженные жители всех окрестных деревень. И от них отбиться будет куда сложнее, чем от воображаемого Водяного или даже от заплаканного пастушонка.
