— Замерз?
— Немного.
— Ладно, дуй в теплушку, Лучинин. Но имей в виду, разговор не окончен!
Кивнув, я подхватил висящий на ручке руля шлем, но уходить не спешил — в голове копошился главный вопрос, не задать который я просто не мог.
— Артем Михайлович, — до одури смелый на трассе, сейчас я косым зайцем робел перед лицом неизвестности, — а Соколов меня видел? Что решил? Возьмет в сборную?
Михалыч покачал головой, а у меня чуть сердце не остановилось. Неужели все было зря: два года тренировок, бессонные ночи в гараже, шлем этот дорогущий вместо навороченного смартфона? Как же так? Я ж за хвост держал свою птицу счастья, но, по всему выходило, что упустил.
— Иди грейся, Лучинин, — Михалыч похлопал меня по плечу, а потом криво так ухмыльнулся и произнес: — За тобой место. За тобой.
Греться? Да я забыл про холод сию минуту. Готовый расцеловать целый мир, я не нашел ничего лучше, как налететь с объятиями на Михалыча.
— Рили? Вы не шутите? Я в команде?
— Рыжий, угомонись!
— Я в сборной! В сборной! Спасибо!
— Лучинин! — недовольно запыхтел в моих руках инструктор. Мужиком он был суровым и все эти мимимишные проявления чувств терпеть не мог. — Смотри у меня, Илюха, передумаю! Коновалова вместо тебя поставлю.
— Да у Тёмы вечно проблемы: то жиклер замерзнет, то масло потечет. Замучаетесь вы с ним, Артем Михайлович, — понимал же, что мужик шутит, но от греха подальше отпустил его и отошел на пару шагов. — Вы же знаете, лучше меня нет.
— Знаю, — нехотя согласился Михалыч. — Но еще одна такая выходка на повороте, и я тебя, Лучинин, близко к трассе не подпущу. Уяснил?
— Так точно! — деланно отчеканил я, а сам, как последний дурак, самодовольно улыбнулся во всю свою конопатую рожу. Благо за балаклавой было ни черта не разобрать.
От снегоходной стоянки до местной теплушки, заменяющей любителям сноукросса в Собиново и раздевалку, и буфет, и склад инвентаря, пролегала извилистая дорожка, с обеих сторон окруженная массивными сугробами. Обычно в дни соревнований здесь было не протолкнуться, но сегодняшний заезд сделали закрытым, а потому по снежному лабиринту я брел в полном одиночестве. В левой руке держал шлем, правой пытался набрать сообщение отцу.
Батя не особо разделял мое увлечение сноукроссом, а мать и вовсе недолюбливала зиму из-за моего пристрастия к снегоходному спорту, но палки в колеса ни тот ни другой не вставляли. Переживали, отговаривали — это да! — но решение всегда оставляли за мной. Несмотря на страх, в меня верили. За улыбками прятали безмерное волнение и просили только об одном — не рисковать собой. Мечтали, что однажды я все это брошу и с головой уйду в учебу, а пока помогали с выбором самого крепкого шлема и ремонтом техники, и радовались моим успехам, как своим. Вот и сейчас на сумбурное сообщение отец незамедлительно ответил, что ни разу не сомневался в моей победе, а я лишь крепче сжал мобильник в ладони. И пусть уродился я рыжим и конопатым, рослым и не особо симпатичным, мне безумно повезло с семьей. Отец, мать, братья, дед с Гаем — они были моими крыльями за спиной, ну а друзья — те два придурка, что прямо сейчас, размахивая руками, сивыми меринами скакали в конце заснеженного туннеля и скандировали мое имя, — главным источником силы.
— Рыжий — чемпион! — самозабвенно драл горло Добрынин. — Рыжий — чемпион!
В своем дутом пуховике-оверсайз и шапке-ушанке Митяй напоминал бурого медведя, случайно проснувшегося посреди зимы. Такой же огромный, плечистый, неуправляемый, он неуклюже переступал с ноги на ногу и, позабыв, что, вообще-то, являлся сыном директора школы, бесстыже гудел на всю округу. Впрочем, Камышов от него не отставал.
