Журнал «Логос» №2/2025 - страница 11

Нерон сам по себе не очень интересен. Другое дело – его эпоха (54–68 годы). Относительная вольница в правление Клавдия (41–54 годы) и в первые годы сменившего его молодого императора подраспустила римлян, развязала им языки. Наблюдается новый подъем римской поэзии, драмы, прозы и даже некоторое возвращение к политической жизни. К концу правления Нерона почти все это будет придушено, мало кто из наиболее одаренных людей останется в живых. Но останутся кое-какие тексты. Один из них дойдет до нас без начала и конца, со множеством пропусков, но этому тексту это по-своему даже идет, – «Сатирикон» Петрония.

По своему характеру «Сатирикон» – предшественник плутовского романа. Ждать здесь единства мысли, как и единства действия, не приходится. Перед нами калейдоскоп сменяющих друг друга сцен и приключений; целостность повествования обеспечивается главным образом наличием сквозного героя, от лица которого оно и ведется. Проза периодически дополняется стихотворными вставками. Совершенно особое место этого произведения во всей античной литературе и колоссальная одаренность его автора общепризнаны. В интересующей нас перспективе можно также сказать, что в литературе античности «Сатирикон» Петрония представляет собой явление, наиболее близкое европейскому декадентству. По крайней мере, нигде в ней имморализм и эстетизм не выступают столь заметно и в столь тесном соседстве.

В имморализме Петрония, правда, нет декадентского напряжения, вызова. Скажем, эротические сцены и истории, с любой точки зрения не очень нравственного свойства, непринужденно вписываются в вереницу приключений. Существенно вот что: в пространстве романа практически не предполагается морального осуждения.

Например, в непритязательных, но не лишенных изящества стихах говорится о повсеместной продажности римского правосудия. Однако то, что мы слышим о нашем герое, не предполагает, что ему в случае судебного процесса стоило бы уповать на честных судей. Его компаньону – тем более, так что приятели предпочитают добиваться возвращения вещи, которую они считают своей, иным способом (12–14). Правосудие за деньги выступает, таким образом, не как предмет нравственного негодования, а как обстоятельство, которое стоит учитывать при принятии практического решения.

По законам литературного жанра мы неизбежно с известной симпатией воспринимаем Энколпия, от лица которого ведется рассказ. А казалось бы, наше нравственное чувство должно этому противиться, поскольку он плутоват, имеются намеки на совершение им кражи, а однажды мы на основании его собственных слов должны заключить, что ему довелось даже, выйдя на гладиаторскую арену, совершить человекоубийство (81). Мы не знаем подробностей, и автор, я уверен, не имеет в виду, что мы должны воспринимать Энколпия как вора и убийцу; вместе с тем моральные категории в нашем отношении к герою имеют минимальное значение.

Иногда о романе Петрония, особенно в связи с описанием пира Тримальхиона, говорят как о сатире – и какая же сатира без осуждения? Но Петроний смеется над Тримальхионом и прочими нуворишами, а не осуждает их. Эта публика – нелепая, конечно, – не лишена даже некоторых симпатичных черт.

Своего рода эстетическим эквивалентом имморализма выступает в «Сатириконе» стихия пародийной игры с разнообразным классическим материалом: мифологическим, литературным, иногда историческим («Коли ты Лукреция – нашелся твой Тарквиний!»