Руки дрожали, когда она извлекла его. Страх был острым, металлическим на языке. Страх не перед Рексом, а перед самой СИСТЕМОЙ. Перед ее всевидящим оком. Что, если Оракул все же знает? Что, если это ловушка? Но потребность услышать живой голос, голос, не отфильтрованный алгоритмами, не выверенный на оптимальность, была сильнее страха. Она прокралась в самое удаленное место апартаментов – душевую кабину из непроводящего материала, глушивший сигналы. Села на холодный пол кафеля, прижавшись спиной к стене, будто ища опору в этом безумном поступке.
Набрала номер. Старый, заученный когда-то наизусть номер Клары, который теперь не значился ни в одном из ее «оптимизированных» списков контактов. Каждый гудок в тишине душевой казался взрывом. Сердце колотилось так, что она боялась, его услышат сквозь стены.
«Алло?» – голос Клары на другом конце был сонным, хрипловатым от недавнего плача или просто усталости. Не идеальный. Настоящий.
«Клара… Это я. Элис». Шепотом. Как заговорщик.
Молчание. Долгое. Слишком долгое. Элис уже представила, как Клара бросает трубку, проклиная ее за холодность, за отстраненность, за принадлежность к миру, уничтожившему ее галерею.
«Элис?» – наконец произнесла Клара, и в ее голосе прорвалось столько – удивление, растерянность, надежда, боль, – что Элис сжала коммуникатор так, что пластик затрещал. «Черт возьми… Элис? На этом телефоне? Что… что случилось? Ты в порядке?» Забота. Голая, неотфильтрованная забота, пробивающаяся сквозь все барьеры.
«Я…» – Элис попыталась найти оптимальные слова, но их не было. Была только сдавленная глыба в горле. «Я просто… Мне нужно было услышать твой голос». Признание вырвалось само, стыдное и искреннее.
Снова пауза. Потом Клара засмеялась. Коротко, горько. «Мой голос? Оптимальные друзья Вандербильт обычно не нуждаются в таких вещах. Особенно после рекомендаций их божественных Оракулов». Боль в ее словах была осязаемой. Она знала. Конечно, знала. Система, должно быть, как-то дала понять, что Элис отдалилась. Или Клара просто почувствовала это. Человечески.
«Клара, прости… – начала Элис, но голос ее сорвался. – Я не… Я не могу объяснить. Но это не я. Это не то, чего я хочу».
«Чего ты хочешь, Элис? – Голос Клары стал тише, жестче. – Хочешь позвонить посреди ночи, чтобы успокоить свою совесть? Потому что увидела, как твой друг Магнус Рекс сегодня на балу одним взглядом сломал какого-то парня? Или потому, что твои Алгоритмы наконец сказали тебе, что моя „эмоциональная нестабильность“ заразна?» Каждое слово било точно в цель.
«Нет! – вырвалось у Элис, громче, чем она планировала. Она оглянулась, параноидально прислушиваясь, не среагировали ли датчики за дверью душевой. – Нет, Клара. Это… это потому, что я задыхаюсь. Потому что все здесь… все фальшивое. И твои слезы из-за галереи… они были самыми настоящими вещами, которые я видела за последние месяцы. И я… я оттолкнула их. Потому что испугалась». Слова лились теперь потоком, сбивчиво, неоптимально. Слезы подступили к глазам, жгучие и неконтролируемые. Она не плакала годами. Алгоритмы корректировали настроение до того, как оно достигало таких крайностей.
На другом конце провода снова воцарилась тишина. Потом Клара вздохнула. Звук был усталым, бесконечно усталым. «Галерею… Они не просто закрыли, Элис. Они стерли. Сожгли работы. Арестовали куратора. Старика. Его внуки теперь… не знаю где. Система боится искусства. Боится всего, что может заставить людей чувствовать. Все, что не укладывается в их прогнозы». Голос ее дрогнул. «А ты… Ты часть этой системы. Ты дышишь этим воздухом. Как я могу тебе верить? Как я могу поверить, что этот звонок – не еще одна их игра?»
