– Вольно. Разойтись! – рыкает Плотницкий. Командиры восстания идут в подвал, инспектировать небогатый арсенал батальона. В метре от меня проходят два человека из будущего учебника истории.
В казарме круглосуточно работает телевизор. Смотрят по нему исключительно телеканал «Россия 24». Российские телевизионные новости про Украину в целом и про Луганск в частности – основной источник информации о событиях, происходящих здесь, то есть с нами и вокруг нас, – такой вот парадокс. Местные безоговорочно верят каждому слову, произнесённому с экрана. То, что сказало телевидение РФ про украинский кризис, для ополченцев – истина в последней инстанции. Вера в Россию и в Путина – колоссальна. Любое действие или бездействие, любые слова и даже молчание – всё истолковывается как стремление Путина спасти Донбасс. Сомнение в Путине расценивается как предательство.
Один раз предлагаю переключить «ящик» на любой украинский телеканал – посмотреть, кто у них там лидирует на выборах.
– Да на кой тебе оно надо! Там всё пиздят. Не смотри туда, – отзывается с нижних нар крошечный, размером с шестиклассника, Виталик. Когда же, комментируя новостной сюжет, я высказываю мнение, что Россия должна оказывать помощь активнее, а Путин, обещавший защитить русских, с защитой почему-то не торопится, в казарме устанавливается полная тишина. Ко мне подходит Виктор.
– Миша! Ты откуда? Ты что такое говоришь? Ну ты даёшь!
Я отмалчиваюсь. И не только потому, что испугался, но и потому, что понимаю – отравлять сомнениями людей, которым скоро в бой, – подлость.
Независимость, за которую единодушно голосовали жители областей, понимается ими как пустая формальность – необходимая хитрость, прикрывающая РФ на международной арене. Голосовали они, конечно, за присоединение к России, за «возвращение домой». По истечении двух недель местные начинают осознавать: «Крымского сценария не будет. Пока Путин Крым не вытянет, нам придётся ждать». Это мнение уже теснит первые надежды на быстрое вхождение в состав федерации, однако вера в то, что всё закончится присоединением, – фундаментальна и неколебима: «Россия нас не бросит. Мы и есть – Россия».
Скученность и общая посуда делают своё дело – я заболеваю. Возбудитель, легко переносимый коренными жителями (они лишь слегка подкашливают), вызывает у меня тяжёлую реакцию. Батальонный врач – аккуратный мужчина в легкомысленных «мушкетёрских» усиках – погружает в моё горло тампон, пропитанный люголем. На время становится легче.
Вирус провоцирует обострение моего аутоиммунного процесса, уже несколько лет находящегося в стадии ремиссии.
Казарма просыпается рано. По распорядку дня подъём в шесть тридцать утра, но уже в пять практически никто не спит. Я пробуждаюсь от того, что сквозь сон начинаю прислушиваться к улице. Звуки работающего двигателя выделяются подсознанием из прочих шумов: Вертолёт? Танки? Иногда далёкий гул первого рейсового автобуса, несущегося по пустому городу, принимается за гудение бронетехники. Оказывается, не я один такой.
– Всю ночь самолёты летали, – жалуется Павел Пограничник.
– Да, вроде заходил на посадку, часа в четыре… вроде как транспорт, – подтверждает Владимир Ильич. Недалеко Луганский аэропорт, который занимает украинская армия.
Впервые с противником сталкиваюсь на центральном городском рынке, куда приезжаю покупать военную форму. У железного контейнера, где мы с Гагосяном примеряем камуфляж, останавливаются двое. Обращаясь к хозяину торговой точки, один из подошедших говорит:
