Офицер беседует с пленным часа два.
Через несколько дней Валеру отпустили. Последнее время «язык» уже практически не охранялся и бродил по части с капризно-скучающей физиономией. Солдат был определённо разочарован собой, после того как понял, что капитулировал перед гражданским сбродом.
Когда ополченцы приставали к нему с расспросами, не стыдно ли было воевать против собственного народа, Валера, поначалу односложно, а затем заученно, едва ли не давясь зевотой, оправдывался: он контрактник, как только началась АТО, хотел уволиться, но его не отпустили.
– Под трибунал идти? У меня семья, дочь с женой в Днепропетровске… поневоле я…
Предложение вступить в ряды ополчения, сделанное одним из наших командиров в агитационно-пропагандистских целях, Валерий отверг. На неоднократные вопросы, вернётся ли он после плена в украинскую армию, отвечал:
– Моя хата теперь с краю, не вернусь. В этом я ему ни секунды не верил.
После Валеры пленные в батальон стали поступать регулярно. Один раз попались срочники, приехавшие в Луганск на ГАЗ-66 за водкой. Бойцы «Зари», случайно проходившие мимо, просто остановили их машину посреди улицы и арестовали олухов. Этих мальчишек отпустили почти сразу.
Окружение! С трёх сторон на нас идут колонны украинской бронетехники. Тридцать танков уже стоят в лесополосе на окраине Луганска. Паника. Люди мечутся по облвоенкомату. В нос бьёт запах человеческого страха. Никто никем не командует. Я хожу из угла в угол по территории части, будто погружённый внутрь жуткого сна. Движения медленны, тяжелы, тело налито свинцом. Бежать не смогу – даже если понадобится. Проходя мимо скамеек под навесом, слышу, как разведчик Алексей Корыстный говорит двум ополченцам:
– По хую! Буду пробиваться к границе. Хуй меня возьмут!
Рядом с ним, прижимая к груди автомат, стоит мальчишка и почти кричит в мобильный телефон:
– Всё! Идут! Нам хана… Всё… Прощай…
Не знаю, куда себя деть. Поднимаюсь в казарму и лезу на нары. Лежу, неотрывно следя за стрелками больших круглых часов, висящих на стене. Время остановилось. Время не идёт. Пять минут не проходят в течение часа. Лицо окаменело, и, кажется, если заговорю – потекут слёзы. С автовокзала доносится женский голос, искажённый звукоусилительной аппаратурой:
– Рейс Луганск – Донецк Ростовской области отправляется в четырнадцать тридцать, с третьей платформы.
Триста шагов. До автобуса – всего триста шагов. Снова смотрю на часы. Они мертвы.
– Рейс Луганск – Ростов-на-Дону отправляется с пятой платформы.
Тоска и страх сдавливают. Тяжело дышать. В казарму входит Корчак. У него сметанно-белое лицо, покрытое потом.
– Вот так, Миша… Вот так… – шепчет он одними губами.
«Холодные», – думаю я про крупные капли на его лбу и на крыльях перебитого носа. Неожиданно для себя начинаю говорить:
– Костя, ты чего так испугался? На тебя ребята смотрят, ты же наш командир. Нельзя так. Зассут они нас штурмовать. Не полезут. Не бойся.
Пока произношу слова, чувствую, как кровь приливает к лицу. Корчак доверчиво смотрит мне в глаза. Его щёки розовеют. Самообладание возвращается ко мне. Чугунная тяжесть уходит. Испытываю прилив злобы, хочется поквитаться за унижение страхом. «Ну, давайте, пидоры! Давайте!»
Украинские колонны растворяются в никуда. Слухи улетучиваются. Никто не сбежал – первую прифронтовую панику мы пережили без потерь. Вечером в расположении особая атмосфера. Все особенно доброжелательны и предупредительны.
