«О чем ты?» – голос его был все так же ровен, но в нем появилась металлическая вибрация, как у перегруженного двигателя. Он сделал шаг вперед, непроизвольно. Микроагрессия. Попытка физически сократить дистанцию, доминировать. «Какая сторис? Какие крики? Ты что-то путаешь». Отречение было мгновенным, рефлекторным. Как стук сердца.
Макс замер с бокалом у губ. Его глаза округлились. Он почувствовал сдвиг тектонических плит. Из зоны неловкости мы стремительно перемещались в зону опасности. «Парни, ну хватит…» – пробормотал он, но его голос потерялся в пространстве между нами.
«Путаю?» – я не отводил взгляда. Мне не нужно было ничего доказывать. Сам факт моей осведомленности был ударом ниже ватерлинии его брони. Я видел его тайну. Видел его дрожь. Видел его страх. «Наверное. Должно быть, у тебя есть двойник. В таком же Porsche. С такими же…» – мой взгляд намеренно скользнул к его рукам, к белесым суставам сжатого кулака, к напряженному сухожилию, – «…нервными привычками. Или это просто ширпотребный стиль вождения?»
Слово «ширпотребный», брошенное обратно, как бумеранг, достигло цели. Маска на его лице дала трещину. Над переносицей резко обозначилась вертикальная складка. Губы сжались в тонкую белую нить. Взгляд уже не сканировал – он сверлил. С ненавистью. Но в этой ненависти было столько панической ярости, столько страха быть разоблаченным, что она теряла свою устрашающую силу. Он выглядел не опасным, а загнанным.
«Ты…» – он начал, но голос сорвался на полуслове. Он резко откашлялся, пытаясь вернуть контроль. «Ты не в теме, парень. Совсем. Твои домыслы – это уровень помойки, на которой ты, видимо, обитаешь вместе со своим… аксессуаром». Он кивнул на мою сумку. Но жест был уже не уничтожающим, а вымученным. Последним патроном в обойме.
Я почувствовал неожиданную… жалость? Нет. Не жалость. Горечь. Горечь от понимания всей глубины ловушки, в которой он сидел. Его Porsche, его часы, его безупречная рубашка – это не атрибуты успеха. Это клетка. Золотая, блестящая, но клетка. И ключ от нее был не у него. Ключ был в одобрении других таких же, как он, в лайках под сторис, в страхе перед падением в категорию «ширпотреба». Он был рабом образа, который сам же и создал. И единственный способ чувствовать себя хозяином – унижать тех, кто, по его мнению, ниже. Как тот пешеход. Как я с моей сумкой.
«Обитаю, Андрей», – сказал я спокойно, поднимаясь. Сумка висела у меня на плече, занимая свое законное место. Потертый уголок был теперь моей эмблемой. Честной. «И знаешь что? На моей помойке дышится легче. Там нет этого вечного страха, что кто-то увидит трещину под краской. Нет нужды кричать "Хайп!" в пустоту, чтобы убедить себя. И пальцы…» – я намеренно посмотрел на его все еще сжатый кулак, – «…у меня не дрожат. Ни от страха, ни от злости. Спокойной ночи, Макс. Было… познавательно».
Я не стал ждать ответа. Повернулся и пошел к выходу. Спиной я чувствовал его взгляд – обжигающий, полный немой ярости и того самого, невыносимого для него унижения. Унижения, которое он сам спровоцировал, но которое обернулось против него. Я чувствовал растерянность Сергея, его желание крикнуть мне вдогонку что-то примиряющее и одновременно удержать Андрея, чтобы он не взорвался здесь и сейчас.
Барная суета поглотила меня. Смех, звон бокалов, приглушенная музыка. Мир продолжал вращаться. Я вышел на прохладный ночной воздух. Город грохотал, пахло бензином, пылью и далеким дождем. Я вздохнул полной грудью. Глубоко. Ощущение было странным – не победы, а освобождения. Как будто я сбросил невидимый груз, который пытались на меня навесить. Груз чужого страха, чужой ненависти к себе, вывернутой наружу презрением к другим.
