Андрей не смотрел на Сергея. Его радар был сфокусирован на мне. Он ждал реакции. Ожидал вспышки гнева, оправданий («Это винтажная кожа!»), смущенного бормотания, подтверждения его диагноза. Любой отклик – топливо для его двигателя. Подтверждение его превосходства, его права судить. Его губы были слегка приоткрыты, уголки напряжены – не улыбка, а скорее ожидание щелчка камеры, фиксирующей его триумф. Тонкая сеточка морщин у глаз выдавала не усталость, а привычное напряжение – постоянную готовность к отражению атаки, реальной или мнимой. Под безупречной линией бровей – холодная оценка. Я был объектом. Экспонатом в его личном музее человеческого ширпотреба.
Я не дал ему топлива. Просто держал взгляд. Не вызов, не покорность. Наблюдение. Как энтомолог рассматривает редкого, но неприятного жука. Мой взгляд скользнул с его лица вниз, к его рукам. Они были опущены вдоль тела, но не расслаблены. Пальцы правой руки слегка постукивали по бедру – не мелодия, а ритм нервного ожидания. Тик-тик-тик. Как метроном тревоги. Тот же ритм, что пульсировал в его вене в салоне Porsche, когда камера ловила дрожь. Здесь, в полумраке бара, под приглушенную музыку, это было едва заметно. Но я видел. Видел, как сухожилие на тыльной стороне левой руки напряглось, когда Макс заговорил, нарушив его сценарий. Видел, как большой палец правой руки непроизвольно дернулся, будто хотел нажать на невидимую кнопку, остановить этот неудобный момент. Его броня была безупречна, но под ней копошилось что-то живое, пугливое и злое.
«Функциональность – базовый критерий для тары из супермаркета», – парировал Андрей, не глядя на Сергея. Голос сохранял ровную, низкую тональность, но в нем появилась стальная струна. Он перевел взгляд обратно на сумку, как бы подчеркивая ее убогость. «Премиум – это про эстетику, про долговечность, про… статус. Про то, что ты транслируешь миру». Он сделал паузу, давая словам осесть. «Ширпотреб транслирует только одно – отсутствие претензий. Или отсутствие возможностей. Что, в сущности, одно и то же».
Макс закашлялся, потянулся за бокалом, сделал слишком большой глоток. Его лицо покраснело. Он был не на своей территории. Его мир – это мир компромиссов, полутонов, «ну ты понимаешь». Мир Андрея – черное и белое. И Макс боялся, что его самого вот-вот запишут в «серую массу».
Я наклонился, взял свою потертую сумку со спинки стула. Кожа была теплой от моего тела, мягкой, податливой. Знакомой. Уголок, который он так презрительно отметил, был потерт от бесчисленных прикосновений, от того, как я ставил сумку на пол в библиотеках, кафе, на вокзалах. Каждая царапина, растянутый ремешок – это была карта моей жизни, непарадной, неглянцевой, но реальной. Я провел ладонью по потертости. Не защищая ее. Признавая. Да. Вот она. Моя ширпотребная жизнь. Без карбона, без V8 под капотом, без логотипа по центру руля.
«Транслирует», – повторил я его слово тихо, больше для себя. Потом поднял глаза на него. «А что транслирует Porsche, Андрей? Когда его водитель кричит "Нищебродов развелось!" в камеру? Или когда его рука дрожит на руле так, что это ловит объектив? Это премиум-трансляция?»
Эффект был мгновенным, как удар током. Его лицо не изменилось – маска осталась на месте. Но глаза. Глаза сузились до щелочек, зрачки резко сократились, поймав внезапный яркий свет. Тот самый холодный, сканирующий взгляд на миг дрогнул, в нем мелькнуло что-то животное – не гнев, а паника. Как у зверя, загнанного в угол фарами. Его пальцы, только что постукивающие по бедру, сжались в кулак. Белесые костяшки выступили под кожей – точь-в-точь как в той сторис. Сухожилие на левой руке напряглось до предела, стало рельефным, как трос. Он вдохнул резко, через нос, ноздри чуть раздулись. Запах – тот самый едва уловимый запах страха – стал чуть явственнее. Не пота. Адреналина. Сухого, горьковатого.
