— Иду... — устало откликнулась.
Кашу Рикон так и не тронул.
День потянулся своим чередом, почти такой же и остальные до него. Погруженная в свои мысли, я даже не слушала голос Стаи. А что его слушать каждый день? Там всегда одно и то же: у кого-то овца пропала, у кого-то курица нашлась; одни предлагают излишки молока, другие просят подсобить в строительстве; а еще дрязги, сплетни и ругань, как без них. Я предпочитала думать о своем. Нет-нет, но вспоминала утреннюю встречу, гадая, кем же был тот мужчина со шрамом и почему его лицо показалось мне знакомым. Как не перебирала, ничего толкового не придумала: жители у нас все были постоянными. Чужие если и захаживали, то редко. Приходили периодически разнородные торговцы, но единственный Волк среди них был старый и без ноги — вместо нее он примотал деревяшку, от чего имел большой успех у любопытных детей, которые так и норовили по ней щелкнуть. Мне было любопытно, как же он ногу потерял, но спросить не решилась, и до сих пор придумывала варианты. Мне нравилось думать, что Волк лишился ноги как-нибудь героически, в неравном бою, а не от того, что в детстве на него, например, лошадь наступила — хотя такое тоже могло быть.
Вечером как обычно испекла свежий хлеб, отрезала горбушку для одинокой бабушки Урсалы. Жалко мне было ее: ни детей, ни родных, одна в доме. Порой я представляла, что со временем стану такой же. Да, скорее всего так и будет, не молодею я. А в кого же мне быть, если не в мать? Ее следы рано или поздно растают в лесу, Рикон вырастет и станет жить отдельно, Шир когда-нибудь отстанет, и я останусь одна. Тогда я никому не разрешу отвечать за меня, буду отвечать только сама за себя. Кто-то считает что быть одной — это горе. А как по мне, смотря с кем... Иногда уж лучше одной.
Пока все переделала и добежала до дома Урсалы, на небе уже алел закат. Я вошла во двор, привычно стукнула в дверь.
— Дамиса Ур...
Дверь распахнулась и я нос к носу столкнулась с прозрачными серыми глазами. Бандит утренний! Я высокая, а он оказался на полголовы выше. От неожиданности я вскинула руки и выронила хлеб прямо на крыльцо. Обернутый в тряпицу, он мягко стукнулся о рассохшиеся половые доски, и остался лежать у ног.
— Ты что здесь... делаешь?! — пролепетала, во все глаза глядя на мужчину. Его щеки уже не серели щетиной. Побрившись, он показался мне гораздо моложе, не таким опасным, каким привиделся у истока. Но все равно в воображении предстала связанная бабушка, умоляющая о спасении.
— Живу тут, — хрипловато произнес мужчина. Он вопросительно поднял брови, с интересом посмотрел на мою грудь, скрытую под платьем, и тут же усмехнулся: вспомнил. Хлеб он поднял, отдал.
— Рисания... Ты? — уже без улыбки спросил.
— Я... — мое имя из его губ прозвучало неожиданно, я не сразу нашлась, что и сказать. — А ты кто?
— Дрей.
Имя колыхнуло что-то глубоко и в памяти, и в груди. Свист заставил нас оглянуться. У калитки стоял Шир и очень недобро смотрел в нашу сторону.
Глава 4. Медовый вечер и соломенный день
Продолжать разговор было не к месту. Обогнув женщину, Дрей направился к другу, но его мысли еще толпились на крыльце. Древняя старушка Рисания, с которой он планировал побеседовать, оказалась утренней «водяной кувшинкой», теперь, к сожалению, одетой. Но Дрей прекрасно помнил как просвечивала грудь через мокрую ткань, не собирался забывать. На время выкинув из головы Шира, он оглянулся у калитки. Смотрит ли еще?
