Но на крыльце было пусто: «кувшинка» уже скрылась в доме.
Ощущая каплю разочарования, смешанную с ложкой азарта, любопытства и возбуждения, Дрей прищурился.
— Кто она? — спросил у Шира.
— Женщина моя, — сквозь зубы сказал Шир, отчетливо агрессивно морща нос: приготовился защищать свое. Дрей поднял бровь, проглатывая вопрос, почему в таком случае на женщине нет метки, а на Шире — не ее запах. Спрашивать было неприлично, за то можно было и по морде схлопотать. Хотя, отсутствие метки в отношениях — не редкость: пара могла поругаться, временно расстаться или просто не иметь близости какое-то время, чтобы запах партнера полностью сошел.
Но женщина была красивой, а Шир — еще молодым.
Долго думать об этом Дрей не стал, быстро делая сразу два вывода. Первый: не его дело. Второй: правильно сделал, что не стал догонять и знакомиться.
— Ясно. Куда дальше? — спросил, стряхивая с себя липкую досаду. Шир осклабился и кивнул на деревья.
Вечер шел, а лес темнел, выволакивая из своих недр огромные тени тринейр, вперемешку с деревьями обычных размеров. Пробежавшись до чаши, где начались спутанные ветки, Волки решили передохнуть, но, присев, застряли на несколько часов: говорили. О настоящем особенно не распространялись, погрузившись в воспоминания о той жизни — тогда, не сейчас. Дрей помнил, как он бросал лезвие ножа в мишень, намалеванную углем на дереве. В один из бросков нож отлетел, впившись в правое ухо Шира. Шир хохотал, демонстрировал ухо и рассказывал, что тот нож ему ещё долго поминали, и утверждал, что до сих пор туговат на правую сторону. В ответ Дрей подставлял свое уже ломаное ухо, требовал в него ножа и орал, что готов понести наказание. Затем они немного помутузились там же в траве и Дрей позволил Ширу попасть. Больше об ушах не вспоминали. Подогретые медовым напитком, что принес в огромной фляге Шир, к полуночи они орали песни, а потом вздумали устроить ночную охоту, разумеется на лося, хоть и не сезон. Сохатого искали долго, но вынюхать толком его так и не получилось, потому что они то и дело перекликались, хохотали, а потом и вовсе влезли в голос Стаи, наплевав на правила села и правила приличия. Про женщин говорили тоже, сойдясь во мнениях, что они все одинаковы, что непонятно, чего им надо, и что «пошли они». Разговор достал тайное и обострил скрытое: Дрей накручивал себя, думая о Тайре, гадая, где и с кем она сейчас. Мысли больно лезли в голову и он пил из фляги, стремясь утопить их в горьковатом меду и, вроде получилось. Шир настойчиво давил на то, что они свободные самцы и могут иметь кого угодно. Дрей смеялся и соглашался, чувствуя благодарность за Шира: с семейным Таором так было уже не посидеть, а Шир возник как благословение, как самый лучший, самый понимающий друг, нужный Дрею именно здесь, сейчас и именно в этом состоянии. До краев наполненный благодарностью, он клялся, что все для него сделает, допытывался, что нужно. Шир клялся, что у него все есть и настойчиво спрашивал, что нужно Дрею. У обоих в тот момент было все.
Потом настроение сменилось: Дрей почувствовал чужое присутствие. Разговоры тут же забылись. Шир заломал молодую березу и гулко колотил ее стволом по тринейре как по колоколу, орал, чтобы чужак выходил. Конечно, никто не вышел, но им ещё долго отовсюду чудились запахи и тени, а кроны деревьев шумели под ветром угрожающе и недовольно. Дрей долго бегал по лесу, держа наготове топор, но так и не нашел ни чужаков, ни следов их присутствия, сколько ни кружил по лесу. Шир уже храпел, когда ближе к рассвету Дрею вздумалось влезть на гигантскую тринейру, и он даже влез, хотя высоту недолюбливал. Солнце вставало, озаряло небо и лес нежно, по-утреннему, Дрей свистел ему, хлопал по рыжему стволу и орал, что ему плевать, насколько он хороший, что он не вовсе слишком хороший, а вот день — лучший, точно лучший и у него еще будет много таких дней, никто для этого не нужен. И это хорошо.
