Это от Шира я просила помощи у истока в детстве. Уверена, о том молилась не я одна. Зубастые шатаются по лесу и по улице, им нельзя попадаться, ходить приходится осторожно, оглядываться, потому что хулиганы не дают проходу, цепляются абсолютно ко всем, устанавливают правила и ненавидят сопротивление силе. Особенно непросто приходится мальчишкам их возраста и младше. Я знаю, что пацаны из банды едят боригоц, от которого становятся совершенно неуправляемыми, их невозможно вразумить, на них невозможно повлиять. Мои родители лаются с родителями мальчишек из банды, тех лупят, пытаются воспитать и проучить...
По моим воспоминаниям это длится бесконечно долго, но потом как-то быстро заминается. Дрей переезжает, Шир остается без лучшего друга, в дело вмешиваются старшие Волки, банда распадается и все временно притихает. А вот моя кличка будет жить еще несколько лет.
И вот я сталкиваюсь с Дреем, который опять вместе с Широм, и мне даже дурно думать о нем, и о них вместе — не из-за страха перед будущим, а из-за вкуса того прошлого, где «ходячая сосна», страх, что силуэт проклятого мальчишки покажется из-за дерева и ощущение, что кожу лица остро прижигает холодным снегом. Кислые ягоды, которыми угощает меня Урсала, сводят челюсть. А может ее сводят воспоминания?
— Рисанюшка, ты уверена, что между ними пятнадцать шагов?
Сколько же слез было пролито из-за них, сколько тревог испытано! И все никак не прекратится до конца!
Я перевела глаза на Урсалу. А бабушка у него хорошая и совсем другая. У нее мягкое овальное лицо, все в морщинках, и своей округлостью оно совсем не похоже на резкие линии, из которых состоит лицо Дрея.
— Да... Пятнадцать, я запомнила, — кивнула, глянув на карту. На пожелтевшем от времени листке были обозначены точки — тринейры. И расстояние между ними. Но об обожаемых Урсалой деревьях я сейчас могла думать в последнюю очередь.
— А он... Дрей вас не обижает? — шепотом спросила.
— Кто? Серуня? — явно удивилась она. — Ну что, ты он хороший мальчик. Вот сам вызвался крышу починить. Не спит, не ест — работает за троих. Не может смотреть, как я тружусь, представляешь? Ты поешь, дочка.
Она пододвинула ко мне поближе тряпочку, на которую положила несколько алых ягодок кислой летней брусники.
За что я любила Урсалу, так за то, что она никогда ни о чем не просила, не жаловалась, а наоборот, пыталась обслужить и накормить меня теми нехитрыми яствами, что у нее было. То прибережет несколько найденных ягодок, то угостит пчелиным хлебом, то засушенным кусочком мяса. И неизменно сочилась энтузиазмом и жизнелюбием — откуда только силы берутся?
Сказанному про «хорошего мальчика» я, разумеется, не поверила. Моя мама тоже говорит, что Рикон — хороший мальчик. А мать Шира повторяет про своего отпрыска все то же, слово в слово, ведь он исправился, стал местным смотрителем за порядком.
«Хороший мальчик...»
Разве можно родственникам верить?
Дождь зашумел снаружи, застучал по окнам, влажно заплюхал по еще сухой земле. Урсала посмотрела за окно. Дверь открылась и послышался гулкий удар, тут же сменившийся сдавленным ругательством. Звук возвещал, что мужчина входит в дом, а значит — мне пора удалиться. Я не хочу находиться рядом ни с одним из них.
— Серуня опять лоб расшиб, — сочувственно прокомментировала Урсала, складывая потертые листки старой карты.
