Внезапная откровенность, по сути, малознакомого мужчины, прозвучала почему-то естественно и близко.
— Не знаю... — прошептала. — У меня бывает так, что живешь... А на самом деле — нет жизни. Глаза вроде смотрят, ноги вроде ходят, а не чувствую ничего, как мертвая... Жизнь закончилась давно, лет десять назад. И меня уже нет давно, просто не похоронили. А никто не замечает, потому что никто и... не заметил.
На глаза почему-то навернулись слезы — поверх тех, что от боли. Мужские костяшки мягко коснулись щеки.
— Тоже мучаешься, кувшинка? Есть ты, есть... Живая. Красивая...
Я видела, как блестят глаза Дрея в полумраке и, затаив дыхание, смотрела только на них. Слов почти не слышала.
— А ты же... Женщина Шира? — тихо и прямо спросил.
А вот «Шир» услышала. Его имя сейчас прозвучало неприятно. И так горячие щеки заполыхали еще сильнее.
— Что? — я аж возмутилась. — Нет! С чего ты взял?
— Так... — Дрей неопределенно мотнул головой, со странным смущением поводя головой. Хотя, может мне так показалось. — Я это... Калитку твою сломал. Утром приду, починю.
— Она не...
С языка чуть не сорвалось, что калитка уже была сломана, но я вовремя прикусила язык.
— Приходи...
— Лежи. Сам выйду.
Лежа в кровати, я прислушивалась к удаляющимся мужским шагам. Прослушала, как Дрей осторожно закрыл дверь и пошел через двор. Мне не хотелось, чтобы он уходил, но сказать «не уходи» я не могла, язык не повернулся. Я ведь его совсем и не знала; он должен был уйти, конечно, должен, но...
Я лежала с открытыми глазами долго, боясь пошевелиться. Не из-за плеча, его я как раз почти не чувствовала. Я боялась стряхнуть с себя, со своих рук и кожи неожиданную заботу. Мне же с детства никто не подтыкал одеяла.
Сон не шел. Ночь за окном тихо пела... Обычно она напевала мне заунывную мелодию о былом, про одиночество и тоску, но сегодня песня изменилась — в ней томительно тонко тянулась, выплетаясь другая, забытая песня. На разные лады в памяти крутилось, сказанное Дреем и дошедшее до меня с запозданием: живая, живая, красивая, живая, красивая, живая, красивая, красивая...
«Красивая...?»
Утром как всегда была мама, кухня, огород, стирка, опять мама, выползший из комнаты Рикон. Все ежедневные дела тянулись мимо меня, ползли как в тумане, и я фиксировала их только краем сознания и глаза, сосредоточившись на одном: Дрей придет чинить калитку. Одновременно я пыталась уговорить себя перестать на этом сосредотачиваться, потому что объективно в происходящем не было ничего такого уж обнадеживающего или необычного...
«Что такого? Мужик будет приколачивать калитку. Все. Сосна ходячая, помнишь? Риса?!»
Маму я обихаживала одной рукой. Увидев мою наплечную повязку, она неожиданно испугалась, забеспокоилась и расшевелилась — хоть какая-то польза от травмы. Выползшему из комнаты Рикону я дала воды и сказала ровно то, что велел Дрей. Сын порозовел, посерел, покраснел, позеленел и... ненадого скрылся в комнате, но уже через несколько минут поспешно вышел из дома. Понимая, куда и к кому он направился, я убежала к себе.
Летнее небо безмятежно светлело нежно-голубыми облачками, а у меня в груди грохотало и содрогалось.
В последний раз я так прихорашивалась уже и не помню, когда. Наверное, еще до Рикона. Тщательное обтирание с ополаскиванием кожи ароматным отваром, укладка волос то так, то эдак. Перед зеркалом стояла бесконечно, пока пыталась заплестись — рука плохо поднималась, поэтому пришлось просто собрать волосы слева. Порывшись в сундуке, вытащила давно забытые ленты и засомневалась. Незамужние девушки часто вплетали их в волосы, но я... Красная лента на мне смотрелась уж очень нарочито.
