— Там лучше будет, бабушка. Ты в городе-то хоть раз была?
— Была, мне не понравилось.
— А теперь понравится.
— А теперь особенно не понравится.
Разговор грозился перейти в противостояние.
— А что за Рисанюшка? — уточнил Дрей, решив пока сменить тему.
— Соседка моя.
— Угу, — хмурясь, снова кивнул Дрей, представляя такую же древнюю старушку. — И что, она вечно за тобой ходить будет? У нее, небось, своя жизнь. А если она помрет, что делать будешь?
К «Рисанюшке» он уже запланировал наведаться, поговорить.
— Нет, она пока не помрет... Что мне у тебя? — Урсая продолжала. — Дом чужой, земля чужая, воздух городской, грязный. А у нас тут благодать, место силы, покой... Не то, что ваша суета. Туда-сюда, сюда-туда, а волков — не продохнуть, не чихнуть! А ты, здоров или как? А чего так и не женился? Женщины вроде не чую. Деток хоть наделал?
— Молод я еще, не созрел, — отшутился Дрей, внутренне мрачнея.
— Ага! Вот-вот седина полезет, а все стебелек свой бережешь. А ты знаешь, что они опадают, отцветают? Как и цветочки женские, у всех одно — со временем все на спад идет, да ближе к земле.
Дрей поморщился.
— Где, говоришь, крыша протекает? — он поднялся, не собираясь обсуждать ни анатомию, ни цветочки, ни отношения.
— Если сегодня держится, это не значит, что завтра не опадет, — категорично возразила Урсала, не поднимаясь. — Нет, бывают, конечно, таланты. Вот у деда твоего...
Мысленно выругавшись, Дрей скорее полез на чердак.
Глава 3. А впереди все то же?
Оглядывалась я раз сто. Вернувшись домой, застыла перед калиткой в огород, настороженно обшаривая глазами лес, и еще раз убедилась, что незнакомец со шрамом меня не преследует. Только потом с облегчением прошла во двор, пугая мирно кудахтающих кур. Потом долго шаркала грязными ногами по траве, чтобы не нести грязь в дом, и бешено стучащее сердце постепенно притихло, улеглось. В полутемном, прохладном доме я окончательно выдохнула, превращаясь обратно в себя. Шагать бесшумно я уже не пыталась, и половицы отчетливо поскрипывали под весом тела.
— Рикон! — стукнула в дверь в комнату сына. Оттуда донеслась только тишина.
— Риса! — тут же отозвалась из другой комнаты мама. — Дойди, давно зову. Где была?
— Выходила... Сейчас! — отозвалась я, опять стукнула в дверь сына, прислушалась. Старая деревянная дверь, сколоченная из досок смотрела на меня глухо и мрачно. — Рикон! Зубастик?
Из комнаты не отвечали. Обеспокоившись, я застучала в дверь сильнее.
— Не ночевал он, — ворчливо откликнулась на мысли мама.
С беспомощной злостью снова долбанув запертую дверь, я пошла мыть ноги. Утренняя шалость развеялась как и беззаботное девичество. Наступивший день снова делал меня взрослой, усталой, ответственной за все, всех, и до одури обеспокоенной. Мысль, что Рикон опять не ночевал дома, волновала сильнее прочих.
«Где ходит всю ночь? А вдруг с Широм? Только бы не с ним, хоть бы... Хоть бы просто шлялся с такими же волчатками, как он».
В зеркале отразилась женщина с потемневшими глазами, скорбными, крепко сжатыми губами и платьем... шиворот-навыворот!
«Ах ты ж...»
— Риса! — снова капризно потребовала мама.
— Да иду я, иду!
Я дернула подол наверх, наспех переодеваясь. Еще влажная сорочка напомнила о встреченном у источника мужчине.
